Геносказка
Шрифт:
— Ох, милый Гензель, — господин Варрава казался искренне огорченным. — Ты разбиваешь мне сердце своей черной подозрительностью. Между прочим, раз уж речь зашла о договоре, мне пришлось издержаться куда больше, чем ожидалось. Во-первых, выследить этого парня оказалось куда как непросто. Ты был прав, по борделям и трактирам он не ходил. Удивительно добродетельный мальчуган! Вместо этого он имел обыкновения посещать совсем иные места. Знаешь, какие?
— Не знаю.
— Он ходил по подпольным геноведьмам.
Это оказалось неожиданностью. Достаточной для того, чтобы сами
— Лжешь.
— С чего бы мне лгать? — удивился Варрава. — Мне-то с этого выгоды нет. Да, твой парень шлялся по геноведьмам. У разных был. У тех, что на окраине рынка чирьи кошачьей мочой сводят, и у тех, что приличных клиентов имеют. Просто удивительно, госпожа Гретель, как до вас не добрался.
— Не очень, — сухо сказала Гретель. — Он знает, что я его создала. И, видимо, знает, что я не советовала его приемному отцу оставлять разумное дерево в живых. Ко мне он не явится, даже если я останусь последней геноведьмой в городе.
Варрава попытался галантно улыбнуться, но получилась у него несимметричная и жутковатая ухмылка, сквозь которую проглядывали старческие бледно-алые десны.
— Мне следовало догадаться, что вы к этому приложили руку. Все самые удивительные вещи в Вальтербурге случаются с вашей подачи, госпожа Гретель. Позвольте спросить, а не сделаете ли вы приятелю вашего брата еще парочку таких забавных уродцев? Разумеется, на основании достойной и более чем щедрой оплаты?..
Взгляд Гретель умел сжигать, но умел и замораживать. Судя по тому, как дернулась в инвалидном кресле туша Варравы, он испытал и то и другое одновременно. А может, что-то и похуже. Даже взгляд его, черный и засасывающий, на миг потух, словно прожектора под куполом театра.
— Что он искал у геноведьм? — резко спросила Гретель.
Варрава захихикал. После взгляда геноведьмы он удивительно быстро пришел в себя и успел восстановить душевное равновесие. Гензель лишь мысленно покачал головой. Удивительный человек, хоть и подлец. Реликт, наследие старой эпохи.
— Никогда не поверите, чего искал наш деревянный проказник! Думаете, генозелье, чтобы почки с пальцев свести? Или смазку против термитов? Как бы не так! Он на большее замахнулся. Никогда не догадаетесь!
— И даже не будем гадать, — жестко сказал Гензель, на которого смех Варравы действовал раздражающе, как треск хитиновых крыльев огромного насекомого. Или паучьих лапок.
Варрава хрустнул суставами пальцев, получая явное удовольствие от еще не произнесенных слов.
— Он хотел стать живым мальчиком.
Гензель почувствовал себя так, словно ему самому по затылку ударили суковатой дубинкой. Мальчиком!.. Это деревянное чудовище, разорвавшее на сцене огромного крокодилообразного мула, вознамерилось стать всамделишным живым мальчиком?.. Нелепица. Вздор. Абсурд.
Гретель не торопилась смеяться, но и оглушенной она тоже не выглядела. Кажется, эту новость она восприняла достаточно легко. Может, ожидала чего-то подобного?
— Мальчиком! — Варрава все не мог успокоиться, лупил своими огромными тяжелыми ладонями по подлокотникам кресла, отчего то скрипело. — Представляете? Деревяшка хочет стать человеком, ну и номер!
Гензелю захотелось немедленно покинуть кабинет и его хозяина. Разговор затягивался — неприятный, ненужный, бесполезный разговор. Но он знал, что нельзя спешить. Если Варрава почует его интерес к ключу, все может усложниться. Едва ли старик настолько глуп, чтобы открыто претендовать на имущество шарманщика Арло, но вот нюх на выгоду у него феноменальный, лучше, чем у акулы — на кровь. Почует мгновенно.
— Это невозможно, — сказал Гензель вслух. — Дереву никогда не стать человеком. И дураку понятно. Верно, Гретель?
Гретель промолчала. Едва ли она не услышала вопроса, скорее не сочла нужным говорить очевидную банальность. Даже геномагия не творит чудес. А превращение дерева в человека — это самое настоящее чудо.
— Однако мальчонка проявил похвальную настойчивость, — заметил Варрава, отсмеявшись и утерев выступившие слезы. — Он обошел, наверно, добрую половину геноведьм и геномастеров, не чураясь самых последних. Успехов, понятно, не стяжал. Кое-где его сразу разворачивали от порога. Другие, те, для кого золото дороже репутации, делали вид, что готовы ему помочь.
— И чем заканчивалось?
— Для последних двух геноведьм — ничем хорошим. Они выманили у него несколько золотых, якобы на ингредиенты для волшебного зелья, но обернулось все пшиком. Бруттино остался недоволен и убил их своими же руками. Оторвал головы и расчленил. Мне кажется, из него бы получился прилежный и добрый мальчик. — Варрава вновь захохотал, раскачиваясь в инвалидном кресле. — Кстати, я сам из-за него понес убытки. Когда мои ребятки его вязали на пороге очередной геноведьмы.
— Надеюсь, они тебя не разорят.
Варрава посерьезнел.
— Между прочим, он обошелся мне в трех слуг. Дрался, как осатаневшая тварь из адских бездн. Не чувствовал ни усталости, ни боли. У одного он голой рукой вырвал целиком легкие из груди. Никогда бы не подумал, что деревяшка может быть такой твердой… И такой злой. Второму вывинтил голову из плеч так запросто, словно это была перегоревшая лампочка. Третий всадил в чурбан пулю, но не смог даже пробить шкуры, а Бруттино в ответ воткнул ему мушкет в глотку. Кабы не принесли сети, попортил бы еще с десяток людей…
— Проведи эти потери как рабочие издержки, — посоветовал Гензель. — Кому, как не тебе, знать, что искусство требует жертв.
Господин Варрава кисло улыбнулся и невозмутимо отхлебнул вина из бокала. Бокалы Гензеля и Гретель так и остались стоять нетронутыми.
— Я не в убытке. В кошеле у этого полена нашли полсотни золотых монет — то, что он не успел потратить на геноведьм. И поскольку они в нашем договоре не фигурировали, я рассудил, что вправе взять их себе, как сторона наиболее потерпевшая. А парнишка-то ваш, между прочим, аскет. Иметь при себе такую прорву денег и жить хуже последнего мула. Снимал самую дешевую комнатушку, питался всякой дрянью, носил рванье… Удивительный скряга. Теперь-то ему деньги, понятно, ни к чему. Наши актеры работают не ради презренного металла, а ради любви публики! Они — люди искусства!