Геносказка
Шрифт:
Будь мехос хладнокровнее, не задержись он с атакой, возможно, ему удалось бы прожить на несколько секунд дольше. Но, видимо, что бы ни говорила Гретель, под прочной броней осталось слишком много человеческого.
Воспользовавшись его замешательством, Гензель одним длинным и резким шагом оказался почти вплотную. Бронированные пластины бывшего лесоруба, издалека выглядевшие весьма пристойно, вблизи производили заметно худшее впечатление. Давно не полированные, местами покрытые рыжими пятнами ржавчины, они свидетельствовали о том, что хозяину давно не по карману было ухаживать за ними должным образом. Даже
Кое-где на бронированном теле красовались металлические заплаты и следы ремонта, в других же местах на броне, давно не знавшей пощады, образовались трещины, зазоры и отверстия.
Даже в сверхпрочной шкуре можно найти уязвимое место.
Последний удар мехоса был неуклюж и почти не опасен. Гензель легко пропустил его над головой и, качнувшись, коротким движением вогнал мушкет в проржавевший бок гиганта. В снопе искр стволы погрузились во внутренности мехоса, точно пика, всаженная под ребра огромному быку. Наружу торчал лишь укороченный приклад.
Гензель одновременно спустил оба взведенных курка.
В последнюю секунду перед выстрелом Гензелю показалось, что за скрежетом, шипением и треском большого тела он слышит размеренные ритмичные удары под металлической обшивкой. Точно там и в самом деле работал крошечный метроном…
Громыхнуло так, точно в огромном жестяном тазу взорвалась пороховая граната. С крыш посыпалась крошка глиняной черепицы, зазвенели каскады стеклянных осколков, ссыпаясь из оконных проемов.
Торс стального гиганта дрогнул и навалился на стену, отчего та опасно затрещала. Из щелей, прорех и отверстий, медленно сплетаясь в смоляные косы, потянулись струйки дыма. Мехос выгнулся, заскрежетал, литая голова-шлем стала быстро подергиваться. Гензель на всякий случай проворно отскочил в сторону. Правы старые охотники, умирающая добыча — самая опасная.
Мехос и в самом деле занес огромную руку, которая теперь двигалась неуверенно, рывками. Но вместо того чтобы ударить Гензеля, он помедлил и с оглушающим звоном вдруг ударил себя в грудь-кирасу. Еще один удар. Еще. Дымящийся мехос ворочался, скрипел, дергал головой и раз за разом наносил себе сокрушительные удары. Точно пытался проделать отверстие в своем прочном панцире, чтоб выпустить наружу мучающую его боль. Из зарешеченного отверстия рта доносилось утробное хриплое подвывание вперемешку с шипением — ни дать ни взять кто-то медленно сгорал в раскаленном чреве медного быка…
Гензель наблюдал за ним, сжимая в опущенной руке разряженный мушкет.
Седьмой или восьмой удар оказался последним. Панцирь мехоса заскрежетал и развалился на две неровные части. Из проломов пыхнуло зловонным дымом, вонью горелой изоляции и паленого мяса. Затрещало пламя, кое-где оно прорывалось наружу деловито гудящими оранжевыми языками. Судя по всему, внутри мехоса бушевал пожар.
Когда броневые пластины разошлись, вниз стали хлестать потоки прозрачного, резко пахнущего физраствора пополам с кипящим маслом и быстро сворачивающейся кровью. Потом в быстро образовавшуюся лужу стали шлепаться и шипеть в ней объятые огнем детали и внутренности. Некоторые из них плавились, на глазах превращаясь в бесформенные комки пластика, другие еще долго полыхали, стреляя во все стороны искрами.
Гензель увидел, как глубоко внутри развороченного и чадящего корпуса ворочается что-то скользкое, состоящее из хрящей и влажно блестящих тканей, похожее на человеческий зародыш. Оно дергалось, как птенец, пытающийся выбраться из горящего гнезда. И у него в конце концов это получилось. Комок плоти шлепнулся в лужу из масла, физраствора и крови, полную оплавленных фрагментов, и беспомощно забился в ней, рядом со своей вскрытой неуязвимой оболочкой, привалившейся к зданию застывшей и уродливой статуей. Метроном больше не стучал.
Гензель повернулся к Гретель, и его горящие от пережитого напряжения мышцы вдруг безотчетно сжались для рывка. Гретель была не одна. К ней медленно полз получеловек-полулев с выпотрошенным животом.
Он хрипел, на зубах пузырилась багровая иена, а след, остающийся за ним на камне, казался пунктиром, нарисованным на карте самого ада. Сила ненависти победила и боль, и инстинкт самосохранения. Мул не отрывал по-животному горящего взгляда от Гретель, клыки его щелкали, когти скрежетали по брусчатке. Он не обращал внимания на расплетающиеся клубки собственных внутренностей, на скользкую от крови поверхность, на самого Гензеля, застывшего с разряженным мушкетом в руках. Он видел только Гретель и чувствовал лишь желание вонзить в нее зубы. Даже на пороге смерти это порождение генетических мутаций не собиралось сдаваться. Какой же силой должна обладать ненависть, чтобы суметь тащить вперед умирающее и непослушное тело?..
Гензель собирался подскочить к человеку-льву и раздробить ему затылок стволом мушкета, но Гретель вдруг встретила глазами его взгляд и едва заметно качнула головой. Очень трудно прочитать выражение глаз, прозрачных, как кристаллы хрусталя в горной реке. Иногда кажется, что это вовсе не возможно. Но Гензель вдруг увидел в этих глазах грусть. И остался без движения.
— Вот видите, сударь, сделка была честной, — сказала Гретель, обращаясь к хрипящему животному, тщетно щелкающему челюстями. — Пусть я и ведьма, но я честно выполнила уговор. Ваша кровь кипит от гормонов. Только вот ее остается все меньше и меньше, но это уже не моя вина.
Человек-лев скользнул по ней безумным взглядом. Он даже не попытался ответить. Непонятно было, слышал ли он вообще Гретель. Его огромное тело, поросшее шерстью, агонизировало, мышцы напрягались и опадали. Но он все-таки полз вперед. Умирающий, полный чистой, как слеза альва, ненавистью, он торопился свести счеты с той, кого считал своим врагом. Гензель вздохнул. Под ребра изнутри мягко толкнуло какое-то чувство, похожее на уважение. Даже хищники умеют уважать чужое упорство и бесстрашие.
Гретель убрала со лба несколько коротких белых прядей, как часто делала в минуты задумчивости. Таких минут в ее жизни было много, может, поэтому, как подшучивал Гензель, она нарочно не отпускала длинных волос — чтобы иметь возможность их теребить.
— Вы могли жить, сударь, но вы попросили у ведьмы то, что вас погубило. Кто же из нас виноват?
Она не очень долго ждала ответа. Человек-лев рявкнул и попытался схватить зубами ее ногу. Если бы ему это удалось, ступня Гретель мгновенно превратилась бы в кашу из раздробленных костей, не помог бы и толстый кожаный ботфорт. Но она проворно убрала ногу.