Генри и Джун
Шрифт:
Вчера я сказала Алленди, что хотела бы жить опасной жизнью с Генри, хотела бы окунуться в сложный, зыбкий мир, совершать героические поступки и приносить неоценимые жертвы, как Джун, прекрасно понимая, что из-за худобы когда-нибудь окажусь в больнице.
Алленди поясняет:
— Вы любите Генри, потому что чувствуете себя обязанной ему — он сделал вас женщиной. Вы безмерно благодарны за любовь, которую он вам дает. Это ваш долг.
Я вспоминаю святотатство своего детства, когда во время причастия я воображала своего отца Богом. Закрывая глаза, с блаженным трепетом глотая вино и хлеб, я как будто обнимала отца, разговаривала с ним, чувствуя религиозный экстаз и инцестуальную страсть. Я все делала для него. Хотела даже послать ему свой дневник. Но мама отговорила
Я по-прежнему остаюсь женщиной, которая стремится к инцестуальным связям. Все еще со священным религиозным пылом я мысленно совершаю инцест. Я самая испорченная на свете женщина, потому что ищу очищения в инцесте и одновременно обожаю церковную музыку, чтобы все поверили в существование моей души. У меня лицо Мадонны, а я продолжаю глотать Бога и сперму, мой оргазм — как мистическая кульминация. Мужчину, которого я люблю, любит и Хьюго, я позволяю им вести себя, как братьям. Эдуардо признается Алленди в любви ко мне. Алленди станет моим любовником. Теперь я посылаю к нему Хьюго, чтобы Алленди научил его меньше зависеть от меня — для его же блага.
Я пожертвовала своим детством ради матери, отдала все, чем дорожила, а теперь, помогая людям, служа им, я чувствую, что искупаю собственные преступления: странную предательскую радость любви к Эдуардо, Хьюго, Джону, Джун и Алленди, который теперь стал наставником Хьюго. Мне остается отправиться к собственному отцу и сполна насладиться нашим сексуальным сходством, услышать его непристойную, грубую речь, которая мне так нравится в Генри.
Неужели я загипнотизирована, увлечена пороком, потому что во мне его нет? Или самый страшный порок скрывается именно во мне?
Мой психоанализ закончился, когда Алленди поцеловал меня: я почувствовала зарождение личных отношений. Его поцелуй доставил мне огромное удовольствие, а часом позже я уже находилась в объятиях Генри. Он спит сейчас в моем кабинете, а я сижу рядом и описываю поцелуй Алленди. Мне нравится, что он такой большой, мне нравятся его губы, его рука на моей шее. Генри ждал меня на вокзале. Я знаю, что люблю его, а с Алленди просто кокетничаю, это приятная игра, в которую я учусь играть.
Алленди говорит, что, если бы я принесла Хьюго несколько потрясений, например, рассказав о своем желании к Джону, мне удалось бы расшевелить его, но я предпочитаю передать Хьюго в руки Алленди. Я не могу растормаживать мужа с помощью боли — мне не удастся, просто не хватит сил. Честно говоря, я боюсь исследовать глубины Хьюго: вдруг обнаружится лишь бесконечно глубокое чувство ко мне и больше ничего? А сколько в нем ума, воображения, чувственности? Сможет ли он когда-нибудь стать живее, или мне так и придется кочевать от одного мужчины к другому? Я начала испытывать страх. Куда я иду?
Я вижу все недостатки Алленди: он подвержен условностям, он очевидно консервативен, слишком легковесен, а я люблю мужчин трагических и прямолинейных, как Генри любит романтичных женщин.
Сегодня Алленди не хотел признавать, что я здорова. Он хочет, чтобы я нуждалась в нем. Его психоанализ уже не так хорош: в нем появилось личное отношение. Боже, как этот человек, знающий обо мне так много плохого, мог увлечься собственным созданием — мною?
Генри прочитал дневник Хьюго и сказал, что это дневник калеки. Он считает, что, когда выходила за него замуж, я тоже была ущербной.
В ответ я принесла ему свой дневник того периода и прочла ему. Он был и поражен, и обрадован, захотел прочесть его еще и еще раз, прочесть роман, который я
Хьюго отправился в деловую поездку, и мы с Генри жили в Лувесьенне пять дней, не уезжая в Париж, а только работали, читали, гуляли. Однажды я позвала Эдуардо. Они с Генри обсуждали астрологию, но это была борьба, противоборство. Генри заявил Эдуардо, что тот — мертвая, неподвижная звезда, а вот сам он — планета и находится в постоянном движении, развитии. Эдуардо сохранял спокойствие; на его стороне — холодность, ловкость и обходительность. Генри смутился и растерялся. Эдуардо сразу же почувствовал превосходство. Генри был по-немецки нетороплив, он иногда улыбался мне и наклонялся в мою сторону.
Я была рада, что Генри жил со мной в Лувесьенне — такой теплый, мягкий, родной. Он чистый и беспомощный человек. Мы сидели в саду. Он сказал, что хотел бы, чтобы его здесь похоронили, тогда он превратится в медведя и станет заходить в окно моей спальни всякий раз, когда я буду с кем-нибудь заниматься любовью. Убаюканный моей нежностью, он становится похож на ребенка. Я никогда не видела его таким ранимым, хрупким. Генри разгоряченный, возбужденный, воинственный, чувственный, импульсивный, Генри, чья животная сила подчиняет себе женщин, и Генри спокойный, трезвый, читающий женщине отрывки из книг, говорящий с ней почти с религиозным благоговением, внимательный и спокойный — как будто два разных человека. Удивительное превращение. Он может часами сидеть в саду, как нежный Эдуардо лет пятнадцать назад, а через час неистово целовать меня, бормоча непристойности.
Но когда возвращается Хьюго, во мне пробуждается невероятная нежность. Я хочу подарить ему наслаждение и заставляю себя искренне отвечать на его страсть. Помню, как однажды вечером мы с Генри лежали на диване в моем кабинете, и на гитаре Хьюго вдруг зазвучала струна. Звук был низким, как его голос. Это испугало меня, как предощущение конца, которого я не хотела.
В понедельник я пришла к Алленди, но от психоанализа отказалась. Я сказала, что не могу быть искренней. Мы сели и начали разговаривать. Он чувствовал мою враждебность. Войдя, я уклонилась от его поцелуя. Я слишком остро чувствовала, что Алленди постепенно разрушает мои отношения с Генри; в них появились трещины. Меня раздражает влияние Алленди на меня, его превосходство. Он так умно и ловко отвечал на все мои вопросы. Внезапно мне снова захотелось подчиняться ему. Я сказала, что готова к психоанализу, что больше не стану лгать и что преувеличила опасность полета с Генри только для того, чтобы проверить, насколько он обо мне беспокоится. Странные голубые глаза Алленди очаровали меня. Я встала и прошлась по комнате, закинув руки за голову. Он протянул ко мне руки.
У него такое же большое тело, как у Джона. Он так крепко обнимает меня, что я едва могу дышать. Поцелуи его не так сладострастны, как поцелуи Генри, мы не совпадаем. Но я остаюсь в его объятиях. Алленди говорит:
— Я научу вас играть, научу не воспринимать любовь так серьезно, даже трагически, и не платить за нее огромную цену. Вы все слишком драматизируете и усложняете. Нам будет хорошо! Я так хочу вас!
Какие отвратительные рассуждения! Я его ненавижу! Он говорит, а я наклоняю голову и улыбаюсь. Алленди старается меня расшевелить, он хочет узнать, о чем я думаю. Мне хочется плакать. Я стремилась именно к таким отношениям, и вот теперь добилась своего. Алленди уравновешенный и сильный человек, но я его разочаровала. Я хотела бы, чтобы он полюбил меня, а потом я предала бы его. Алленди все понимает.
— Вам это кажется скучным? — спрашивает он.
Меня восхищает и очаровывает его тело. Сам он мне непонятен.
Эдуардо, которому я все рассказала, рад моим шагам навстречу Алленди. Но они оба ненавидят Генри.
И все-таки сегодня вечером я очень хочу Генри, мою любовь, моего мужа, которого я собираюсь вскоре предать. Я знаю, что почувствую при этом ту же горечь, что с Хьюго. Мне так хочется любить самоотреченно, быть верной. Мне нравится наш роман с Генри, но какая-то дьявольская сила отталкивает меня от него.