Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
Шрифт:
ГЛАВА XXI
Несколько дней спустя, когда Поланецкий собирался утром в контору, к нему пожаловал Машко.
— У меня к тебе просьба, даже две, — сказал он. — Начну с денежной, тут легче сказать «да» или «нет».
— Финансовыми делами я, мой дорогой, занимаюсь в конторе, поэтому начни лучше со второй.
— Контора ваша тут ни при чем, просьба у меня частная. Деньги мне нужны, потому что я, как ты знаешь, женюсь.
— Если говорить совершенно откровенно, могу, но не хочу.
— Откровенность за откровенность: а что если я не уплачу в срок?
— Что же, со всяким бывает, — отвечал Поланецкий, — но ты, я знаю, заплатишь, не считай меня, пожалуйста, глупее, чем на самом деле.
— Почему ты так в этом уверен?
— Ты женишься, притом на богатой невесте; слухи о твоей несостоятельности могли бы тебе повредить. Из-под земли достанешь, но заплатишь.
— Из пустого кувшина сам Соломон ничего не выцедит.
— Выцедил бы, поучись он у тебя. Ты, между нами говоря, всю жизнь только этим и занимаешься.
— Так, значит, ты уверен, что заплачу?
— Да.
— Ты не ошибся. И я, конечно, не вправе просить тебя об одолжении. Но я устал от всего этого. Без конца изворачиваться, просить у одного, чтобы заткнуть рот другому, — никаких сил не хватает!.. Но скоро я вроде бы брошу якорь. Через два месяца пристану к берегу, только пара мало в котлах… Что ж, не хочешь выручить, придется кшеменьский лес вырубить, другого ничего не остается.
— Да какой так в Кшемене лес? Старик Плавицкий небось все уже повырубил.
— А за усадьбой, туда, к Недзялкову, большая дубрава.
— Верно, там есть.
— Вы, по-моему, с Бигелем и с такими делами управляетесь. Так вот, купите у меня лес. Мне, по крайней мере, покупателя не искать, а вы будете с барышом.
— Я поговорю с Бигелем.
— Значит, ты не против?
— Нет. Если дешево отдашь, может, я и сам… Но надо прежде прикинуть все выгоды и невыгоды такого дела. И ты тоже прикинь и давай твои условия. Пришли опись, сколько там леса и какого сорта. Я не помню.
— Пришлю через час.
— Тогда я дам тебе вечером ответ.
— Но одно условие я хотел бы оговорить заранее: раньше двух месяцев лес не вырубать.
— Почему?
— Эта дубрава — истинное украшение Кшеменя, и после свадьбы я ее у тебя откуплю, внакладе ты, разумеется, не останешься.
— Там видно будет.
— Кроме того, мергель. Помнишь, ты сам говорил. По оценке Плавицкого его там на миллионы, что, кенечно, ерунда, но в умелых руках и это может оказаться делом прибыльным. Подумайте с Бигелем, я принял бы вас в долю.
— Если дело стоящее, почему бы и нет? Фирма наша для того и существует.
— Но об этом потом, давай вернемся к дубраве. В общих чертах сделка наша такова: я в обеспечение долга уступаю тебе дубраву — или часть ее, в зависимости от стоимости — вместо первого взноса по закладной, а ты обязуешься ее не вырубать в течение двух месяцев.
— Ну что ж, это меня, пожалуй, устраивает, — сказал Поланецкий. — Потом, конечно, возникнут такие вопросы, как доставка леса на железную дорогу и тому подобное, но это мы обсудим при заключении контракта, если вообще до этого дойдет.
— Ну, хоть эта забота с плеч! — вздохнул Машко, потирая лоб. — Мне ежедневно десятки таких вот дел приходится улаживать, представляешь, это не считая переговоров с пани Краславской, которые стоят всего остального. Да еще за невестой ухаживай… — махнул рукой Машко и, запнувшись, прибавил: — Тоже нелегко.
Поланецкий удивленно посмотрел на него. В устах Машко, который слова не скажет без оглядки на светские приличия, это было неожиданно.
— Но не в этом дело… — продолжал между тем Машко. — Помнишь, мы чуть не поссорились перед смертью Литки… Ты был расстроен и раздражен, я упустил из вида, как ты привязан к ней, вел себя просто по-хамски… Прости меня, я сам во всем виноват.
— Кто старое помянет… — отвечал Поланецкий.
— Я к тому, что у меня еще одна просьба. Окажи услугу: друзей у меня нет, родственники, какие есть, того не стоят, а шаферы нужны, ума не приложу, где их взять, куда толкнуться… Приходилось, конечно, вести дела разных знатных баричей… Но просить только ради титула первого попавшегося шута горохового неловко как-то, да и желания нет. А хочется, чтобы шаферами у меня были люди достойные и — скажу прямо — с положением. Теща и невеста придают этому большое значение. Короче: согласен ты быть моим шафером?
— В другое время я бы не отказал. Сейчас все объясню. Ты видишь, у меня ни крепа нет на шляпе, ни плерезов на сюртуке, вроде бы я не в трауре, но поверь: горюю так, будто собственного ребенка потерял.
— Прости, я не подумал об этом, — сказал Машко.
Его слова тронули Поланецкого.
— Если другого выхода не будет… и ты действительно никого не найдешь, придется, видно, согласиться, но, честно говоря, после таких похорон тяжело быть на свадьбе.
Он не сказал, правда, «на такой свадьбе», но Машко угадал его мысли.
— И потом еще одно, — продолжал Поланецкий. — Ты, наверно, слышал о бедняге докторе, который безнадежно был влюблен в твою невесту. Осуждать ее за то, что она не отвечала взаимностью, нельзя, конечно, но он за это жизнью поплатился: уехал куда-то к черту на кулички и умер, понимаешь? А мы в приятельских отношениях были, он мне свои горести поверял, плакался в жилетку… Ну скажи сам, могу я после этого быть шафером другого?..
— Неужто он и правда умер от любви к моей невесте?