Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
Шрифт:
Марыне показалось, что в жену он влюблен еще больше прежнего. У него словно сердце начинало биться чаще при взгляде на нее. И, говоря, он старательно выбирал выражения, точно опасаясь нечаянно ее обидеть. Поланецкий на него посматривал с некоторым сожалением, но было в этом и нечто трогательное. А в борьбе с тучностью Основский добился результатов прямо-таки блистательных: платье стало сидеть на нем даже чуть мешковато. Угри, нередкие у блондинов, почти исчезли с его лица, и вообще он стал намного интересней. А жена нисколько не изменилась: все те же бесподобно фиалковые, чуть раскосые глазки, мысли, райскими птичками перепархивающие с предмета на предмет.
У Основских Поланецкие завязали новое знакомство: с пани Бронич и ее племянницей, Линетой Кастелли, которые приехали в Варшаву на «летний сезон», поселясь на вилле Основских. Покойный Бронич продал ее Основскому, оставив флигель за женой. Рассказывая о муже, вдова не забывала напомнить, что он потомок князей Острожских, а значит, последний из Рюриковичей. В городе ее прозвали «пани Сахар-Медовичева»; прозвищем она была обязана слащавому голоску, каким разговаривала, стремясь снискать чье-нибудь благорасположение. Любила она и приврать, и сочиняемые ею небылицы становились притчей во языцех. Линета была дочерью ее сестры, которая, к ужасу семьи и света, вышла замуж за итальянца, учителя музыки, и умерла родами, оставив дочку. Через год и отец утонул в Лидо, и пани Бронич взяла племянницу на воспитание.
Панна Кастелли была писанная красавица: черные очи, золотые кудри, тонкий профиль и личико необыкновенной, фарфоровой белизны. Лишь тяжелые веки придавали ей сонное выражение, но оно могло сойти и за самоуглубленность. Естественно было предположить, что она живет напряженной внутренней жизнью и потому недостаточно внимательна к окружающему. А кто сам об этом не догадывался, мог быть уверен, что ему поспешит на помощь пани Бронич. Основская, переживавшая период увлечения своей кузиной, говорила, что очи ее — как бездонные озера; неизвестно, правда, что таилось в их глубине, но это-то как раз и привлекало.
В Варшаву Основские приехали развлечься, но недаром Анета побывала в Риме. «Искусство, — твердила она Поланецкой. — Кроме искусства, ничто больше меня не интересует». И не скрывала намерения устраивать у себя «афинские вечера», а втайне мечтала стать Беатриче какого-нибудь новоявленного Данте, Лаурой новоиспеченного Петрарки или, на худой конец, Витторией Колонной для второго Микеланджело.
— На даче у нас прелестный сад, — говорила она, — мы будем собираться там теплыми вечерами и беседовать, совсем как в Риме или во Флоренции… Представьте себе, — тут она подымала руки вровень с плечами и начинала ими легонько взмахивать, — сумерки, догорающая заря, новолуние, свет ламп, тени деревьев, а мы вот так сидим и негромко рассуждаем о самом сокровенном: о жизни, любви, искусстве. Ведь гораздо лучше, чем сплетничать! Тебе, Юзек, наверно, скучно будет, но сделай это ради меня, не сердись, увидишь, как славно получится.
— Анеточка, да разве может быть скучно, когда тебе весело? — отвечал Основский.
— Надо поторопиться, пока Линета здесь; она ведь прирожденная артистка. — И, обращаясь к ней? — А что там в этой милой головке? Что она нам скажет о таких вот… римских вечерах?
Линета улыбалась вместо ответа, а «последняя из Рюриковичей» сладким-пресладким голоском сказала как-то Поланецким:
— Знаете, когда она была маленькая, сам Виктор Гюго ее благословил!
— Так вы знакомы были с Виктором Гюго? — спросила Марыня.
— Мы? Что вы! Боже упаси от таких знакомств. Но однажды проезжаем мы по Пасси, мимо его дома, а он на балконе, и то ли по наитию, то ли по внушению свыше, но увидел Линету, поднял вот так руку и перекрестил ее.
— Тетя? — сказала Линета.
— Деточка, но ведь это правда, а правду чего же скрывать! «Гляди, гляди, руку простер! — вскричала я тут же. И консул, пан Кардин, на переднем сиденье, тоже видел, что он поднял руку и тебя перекрестил! Наоборот, я часто рассказываю об этом. Может за то крестное знамение господь ему прегрешения простил, их у него не мало было. Такой заблудший ум, а увидел Линету — и перекрестил!
Правдой в ее рассказе было лишь то, что, проезжая по Пасси, они и в самом деле видели на балконе Виктора Гюго. Но что до благословения, злые языки в Варшаве уверяли, будто руку он поднял, прикрывая зевок.
— Устроим себе здесь маленькое подобие Италии, — развивала тем временем свою тему Основская, — не выйдет, укатим в настоящую зимой. Мне давно хотелось иметь в Риме открытый дом. А пока что у Юзека есть несколько отличных копий картин и статуй. Сделал специально для меня, и очень мило с его стороны, в искусстве он ведь плохо разбирается. Прелестные есть вещицы, у Юзека хватило благоразумия не полагаться на свой вкус, а посоветоваться со Свирским. Жалко, что его здесь нет. И Букацкий умер, как нарочно; его нам тоже будет не хватать. Очень мил бывал иногда. Такой живой, гибкий ум, змейкой перевивал разговор. Вы знаете, — обратилась она к Поланецкой, — Свирский вами просто пленен. После вашего отъезда только о вас и толковал и начал писать мадонну с вашим лицом. Вы станете его Форнариной! У художников вы явный успех имеете, придется нам с Линетой покрепче взяться за руки на моих флорентийских вечерах, не то вы совсем оттесните нас!
Пани Бронич окинула Марыню критическим взглядом.
— Ах, пан Свирский? — протянула она. — Помнишь Линеточка?.. Уж коли речь о лицах, которые производят впечатление на художников, расскажу вам про один случай в Ницце…
— Тетя!.. — перебила Линета.
— Но это же правда, милочка, а правду скрывать нечего… Год назад… Нет, два уже… как время-то бежит…
Основская, однако, не раз, видимо, слышала о происшедшем в Ницце.
— У вас есть знакомства в артистическом мире? — обратилась она к Поланецкой.
— У мужа, наверно, есть, — сказала Марыня, — у меня нет. Правда, я знакома с Завиловским.
Эта новость вызвала живейший энтузиазм у Основской. Она всю жизнь, оказывается, мечтала с ним познакомиться, Юзек может подтвердить. На днях они с Линетой читали стихотворение «Ex imo» [96], и Линета — она, как никто, умеет иногда одним словом передать впечатление… так вот она сказала… Что-то такое оригинальное…
— Что эти стихи словно отлиты из меди, — подсказала пани Бронич.
— Да из меди! И сам Завиловский представился мне бронзовым изваянием. Каков он из себя?
— Низенький, — сказал Поланецкий, — толстый, лет около пятидесяти, и на голове ни волоска.
На лицах Основской и Линеты изобразилось такое глубокое разочарование, что Марыня не выдержала и рассмеялась.
— Не верьте ему, — сказала она, — он злой, любит нарочно смущать. Завиловский молодой, дичится немного людей и немного похож на Вагнера.
— Другими словами, подбородок вот такой, как у полишинеля, — показал Поланецкий.