Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
Шрифт:
— Почему вы не приходили так долго? — минуту спустя спросила она, понизив голос.
«Потому что боялся», — чуть не сорвалось у него с языка; но это значило зайти слишком далеко, и он ответил:
— Писал.
— Стихи?
— Да, стихотворение «Паутинка». Завтра принесу. Помните, в день нашего знакомства вы сказали, что хотели бы стать паутинкой? С тех пор у меня все время перед глазами паутинка, летящая по воздуху.
— Она летит… но не сама, — отвечала панна Кастелли. — Самой ей высоко не подняться, если только…
— Если — что? Почему вы не договариваете?
— Если не увлекут крылья какой-нибудь огромной птицы…
И она быстро встала, поспешив на помощь Основскому, который пытался открыть окно.
У Завиловского потемнело в глазах. Ему казалось, он слышит, как кровь стучит у него в висках.
Из забытья его вывел медоточивый голосок тетушки Бронич:
— Старый пан Завиловский говорил, что вы родственник ему, но бывать у него не хотите, а он посетить вас не может из-за подагры. Почему вы у него не бываете? Такой любезный, благовоспитанный человек! Навестите, доставьте ему удовольствие. Зайдете к нему?
— Хорошо, зайду, — отвечал Завиловский, который был на все согласен в ту минуту.
— Вот какой вы добрый, уступчивый! И с кузиной своей Еленой познакомитесь. Смотрите только, не влюбитесь — тоже барышня очень томная.
— Это мне не грозит, — засмеялся Завиловский.
— Говорят, она в Плошовского была влюблена, в того, который застрелился, и теперь вечный траур по нем носит в сердце. Когда вы к ним пойдете?
— Завтра, послезавтра… Когда вам будет угодно.
— Они, видите ли, уезжают скоро. Лето ведь не за горами. А вы куда летом собираетесь?
— Не знаю. А вы?
— Мы еще не решили, — услышав вопрос Завиловского, поспешила ответить панна Кастелли, которая тем временем вернулась и сидела неподалеку с Основским.
— Мы собирались в Шевенинген, — продолжала пани Бронич, — но с Линеткой это не так просто… Вокруг нее, — понизила она голос, — всегда столько поклонников увивается, вы не поверите; так и льнут. Да и при чем тут верить, не верить, достаточно на нее взглянуть. Муж-покойник как в воду глядел, когда ей еще только двенадцать было. «Вот посмотришь, — говорил, — сколько с ней будет хлопот, когда подрастет». Так оно и вышло, хлопот хватает. Муж вообще много чего предвидел… Я вам не говорила, он был последним Рю… Ах да, говорила! Своих детей у нас не было — первенец наш умер, а муж был старше меня на сорок лет, в последние годы относился ко мне… как отец.
«Какое это ко мне имеет отношение?» — подумал Завиловский.
— Его огорчало, что у нас сына нет, — продолжала пани Бронич. — То есть был, но я выкинула… — В голосе ее послышались слезы. — Мы его положили в спирт и долго хранили так… Ах, грустно вспоминать! Муж так печалился, что пресечется род Рю… Но довольно об этом! В конце концов он полюбил Линетку, как родную дочь, — она ведь ближайшая наша родственница, все, что после нас останется, к ней перейдет. Может, поэтому у нее столько кавалеров… Хотя при ее красоте это неудивительно. Но если б вы знали, какое это мученье и для нее, и для меня! В Ницце два года назад один португалец, граф Жоао Колимасао из рода Алькантаров, так совсем голову из-за нее потерял, просто до смешного. А в прошлом году в Остенде грек один… Сын банкира из Марселя, миллионер… Забыла его фамилию. Линетка, как фамилия того грека, ну, миллионера, помнишь…
— Тетя! — промолвила Линета с видимым неудовольствием.
Но «тетя» уже не могла остановиться, как паровоз на полном ходу.
— А, вспомнила! — сказала она. — Канафаропулос, секретарь французского посольства в Брюсселе.
Линета встала и пошла к Анете, которая разговаривала за обеденным столом с Плавицким.
— Рассерчала девочка… — провожая ее взглядом, пробормотала тетушка. — Не любит, когда о ее победах говорят, а я не могу удержаться! Меня-то можно понять, правда ведь? Посмотрите, стройная, высокая какая! Вытянулась девочка! Недаром ее Анетка то Лианкой, то Тростинкой называет, и впрямь на тростиночку похожа! Что удивительного, если все на нее оборачиваются. Я еще вам не рассказывала об Уфинском. Это наш близкий друг. Покойный муж очень его любил. Не слышали о пане Уфинском? Тот самый, который так искусно силуэты из бумаги вырезает. Его знают во всем мире. Затрудняюсь даже сказать, при каких только дворах он не вырезывал силуэтов, последний раз — принца Уэльского. Был еще венгр один…
Основский, сидевший рядом и забавлявшийся от нечего делать брелоком в виде карандашика, не выдержал.
— Еще парочку таких, и настоящий бал-маскарад получится, дорогая тетушка!
— Вот именно, вот именно! — подхватила та. — Я их только потому упоминаю, что Линетка отвергла всех до одного. Она у нас страшная патриотка! Вы и понятия не имеете, какая патриотка!
— И слава богу, — откликнулся Завиловский.
И встал, чтобы откланяться. Прощаясь с Линетой, он задержал ее руку в своей, и она ответила ему долгим пожатием.
— До завтра! — сказал он, глядя ей в глаза.
— До завтра… после пана Коповского. Про стихи не забудете?..
— Не забуду… ни за что не забуду, — ответил он взволнованно.
От Основских вышли они вместе с Плавицким, и когда оказались на улице, старик ударил его легонько по плечу и, приостановясь, сказал:
— Известно ли вам, молодой человек, что я скоро буду дедушкой?
— Известно, — отвечал Завиловский.
— Да, да! — повторил Плавицкий, блаженно улыбаясь. — А все-таки, доложу я вам: нет на свете ничего соблазнительней молодой замужней женщины!.. М-м-м… — И, восторженно поцеловав сложенные щепотью пальцы, он похлопал его по плечу и удалился. Издали еще раз донесся его слегка дребезжащий голос: «Нет ничего соблазнительней…»
Остальное заглушил уличный шум.
ГЛАВА XLV
С тех пор Завиловский стал каждый день бывать у тетушки Бронич. Иногда он заставал там Коповского. Портрет «Антиноя» в последнее время подвигался туго. Он не удовлетворял Линету, которая говорила, что не может никак схватить выражение, оно не такое, как надо, — словом, придется еще потрудиться. С Завиловским же сразу пошло быстрее.
— У Коповского такое лицо, что достаточно одного неверного штриха, не там положенной тени — и все пропало, — сказала она как-то. — А у пана Завиловского главное — сам характер передать.
Оба остались довольны. Коповский заявил даже, что не его, мол, вина, если таким его господь бог сотворил. Тетушка Бронич передавала потом слова Линеты по этому поводу: «Господь бог сотворил, сын божий грехи искупил, да дух святой не просветил». Этот приговор над беднягой Коповским обошел всю Варшаву.
Завиловский относился к нему с симпатией. Поняв после нескольких встреч, что Коповский безнадежно глуп, он и не помышлял ревновать его к Линете. Глазу же он являл приятное зрелище. Дамы тоже ему симпатизировали, хотя часто позволяли себе над ним подшучивать, точно играя, перебрасываясь им, как мячиком, друг с дружкой. Несмотря на глупость, Коповский не был ни мрачен, ни подозрителен. Нрав он имел покладистый, а улыбался так просто обворожительно, о чем, вероятно, знал, так как предпочитал улыбаться, а не хмуриться. Манеры у него были безукоризненные, держать себя в обществе он умел, одевался всегда по последней моде, в каковом отношении вполне мог служить образцом для Завиловского.