Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
В косой и безобразной щели откуда-то сбоку по своду выползла другая полоса копоти. Вот она, развилка!
Тяжело дыша, Осташа замер на месте, чтобы решить, куда ему лучше лезть: вниз и левее или наверх и прямо? Он представил, как придется выбираться, и решил, что лучше лезть вниз. Тем более Чупря, который пойдет по ледяному крошеву, верхний лаз может и вовсе не заметить — смотреть-то он станет под ноги… Пока Осташа размышлял, сзади послышался каменный бряк и какое-то невнятное гавканье. Это Чупря ругался — то ли оступился и упал, то ли башкой задел о потолок.
Ветка
И Осташа быстро, насколько мог, полез вперед. Решимость его была соразмерна огню на ветке. Огонь гас, и глиняный ужас холодом и тьмой облеплял со всех сторон. Осташа то и дело задирал голову к потолку, отыскивая путеводный след копоти. Проходы тянулись бесконечно, потому что здесь каждая сажень казалась верстой. Порою стены оплывали каменными потеками, словно грязь застыла каплями, наползающими друг на друга. Последние отсветы с Осташиной ветки звездными россыпями блестели на этих потеках. Тяжелые каменные занавеси небрежно лежали на стенах. Все было изузорено, изурочено, словно кто-то в темноте абы как резал завитушки на кривых окладах скальных икон. Только вот чьи уродливые рыла глядели с этих образов мертвыми, холодными глазами?..
Гора, такая суровая и цельная снаружи, внутри была вся изъедена дырьями, как трухлявый пень. Какие-то причудливые громады вставали то справа, то слева. Осташа старался не думать ни о бесах в скалах, ни о вогульских чудищах, которые прогрызли, проели, проточили эти нечеловеческие пути. Можно сойти с ума, можно захлебнуться тоской и разбить лоб о камень — лишь бы все поскорее кончилось.
Ветка погасла, когда Осташа ползком пробирался сквозь какую-то чертову глотку. Осташа полежал, слыша только бой своего сердца. Даже голос Чупри затерялся в изгибах всех этих кишок. Но потом Осташа пополз снова, пока не почуял, что куда-то выбрался. Он осторожно сел и принялся дуть на красный уголек на конце своей ветки. Уголек затлел поярче. Осташа начал махать им в пустоте, пока не выскочил робкий язычок огня. Язычок выглянул — и тотчас спрятался опять, но Осташа увидел, куда пробираться дальше.
В темноте, в тишине, вздрагивая от каждой упавшей капли, Осташа лез по самому краешку безумия. Саднящими, окровавленными ладонями он ощупывал склизкие валуны перед собою. С тягучим бережением упирался избитыми коленями в каждый камень.
«Ты мне заплатишь, Чупря, за весь этот страх… Ты мне за все заплатишь… Я тебя убью, страшно убью, Чупря…» — истово повторял он про себя как молитву.
И вдруг призрачный, потусторонний звук, тихий, но ошеломляющий шепот, словно дымкой, скользнул вдоль его ушей. Слипшиеся от глины волосы шевельнулись на висках.
«Демоны за мной пришли? — подумал Осташа. — Это за то, что я барку убил?..»
Он приник к каменной груде, будто надеялся, что демоны его не заметят.
«Осташ-шка… Осташ-шка…» — ползло в темноте.
Осташа поискал на груди крест, сжал его, боясь сорвать с гайтана. Без креста ему отсюда не выбраться. Он хотел что-нибудь прочесть, но замерзшие губы прыгали, бессмысленно повторяя: «Мама-матерь Богородица… Де-дева Пречистая… Спаси и помилуй… Спаси и помилуй!..»
«Осташ-шка… Ты где?..» — явственно различил Осташа.
Капля упала ему на лицо. Потом другая. И Осташа вдруг вспомнил, что такие же капли разбудили его ночью в чуме Бойтэ после той дикой любви. Осташа заметался, но обхватил себя руками, словно веревками обвязал.
И вдруг все без света засияло вокруг волнами, заколыхалось незримыми позарями. Осташа изумленно взирал на этот невидимый свет, который обернулся вокруг него раз, другой, третий, расплылся тонким-тонким кругом и растаял, как не было.
— Господи, выведи меня! — в тоске и отчаянии закричал Осташа.
Его крик наполнил всю пещеру, заколотился в стены и своды, как заживо погребенный. Осташа и сам чуть не оглох. Роса посыпалась с потолка. А потом замогильный шепот вдруг стал отчетливее: «Лезь обратно, обратно!..» «Это же Чупря Гусев орет, меня подзывает! — осенило Осташу. — Я уже близко к выходу из петли — вот и услышал!..»
И все стало понятно, и тьма вдруг сделалась плоской, как слепота, как зрение при завязанных глазах. Но чувство бессветного сияния не угасло. Оно, это сияние, было не добрым и не злым, не теплым и не холодным — оно просто было. А с ним все остальное было уже не страшно.
Осташа выглянул из дыры и увидел Чупрю. Чупря не полез в петлю. Он наверняка не знал про петлю, но звериным воровским чутьем понял, что не стоит туда соваться. И теперь Чупря лежал на брюхе, светил в проход пучком лучин и кричал:
— Да вылазь же ты, идолище!.. Нету там другого выхода!..
За пятками у Чупри горел неплохой костер из сучьев, что Чупря притащил с собой. Чупря звал Осташу и ждал, держа в одной руке лучины, а в другой — нож.
— Думаешь, один ты про пещеру за езуиткой слышал? — орал он. — Да многие про нее знают! И я знаю! Я сразу понял, куда ты с Чусовой стреканул! Не спешил даже, знал, что туточки тебя найду! Вылезай давай! Замерз я!..
Осташа выбрался и поднялся на ноги, насколько позволял потолок. Чупря орал и сам себя оглушал, ничего не слышал. Осташа нагнулся и выбрал камень поухватистее. Постоял, глядя Чупре на спину. Подумал. А потом прыгнул на эту спину коленями и с размаха ударил камнем Чупрю в затылок.
Чупря уронил голову, обмяк и вмиг затих. Нож со звяком выпал из пальцев, лучинки рассыпались и разгорелись ярче. Осташа стоял коленями на спине Чупри и видел, что затылок у Чупри заблестел и кромка камня у него в руке тоже.