Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
Служкин долго рассматривал фотографию, потом подошел к Андрюше и присел. Лена в это время натягивала Андрюше валенок.
— Андрюха, а чье это платье на Татке? — спросил Служкин.
— Это Машки Шветловой.
— А почему Тате надели это платье?
— Вошпитательница шкажала, што у нее коштюм плохой.
Служкин вышел на крыльцо садика и закурил. Был вечер. Небо за домами смущенно розовело, и в нем висела зеленоватая, как незрелое яблоко, луна. Детские домики, горки и веранды на площадках среди высоких сугробов казались уютным, заповедным городом гномов. Вдали в сизой
Сзади на крыльцо вышли Андрюша и Лена, волочившая санки.
— Ты что, Витя, расстроился? — заметила Лена, вынула из кармана его пуховика фотографии и посмотрела снова. — Платье, конечно плохо сидит — велико... — словно оправдываясь, сказала Лена.
Служкин пожал плечами и неохотно пояснил:
— Тата в красном костюме хотела быть на утреннике, а не в платье.
— Ну, это же мелочь — костюмчик... — примирительно сказала Лена.
— Мелочь, — согласился Служкин. — Но именно мелочи глубже всего задевают. Так вроде уже со всех сторон корой зарос, и вдруг — бац... По такой мелочи и чувствуешь, что ребенок твой — это как душа без оболочки. Просто, Лен, ошпаривает понимание того, как дети беззащитны и в то же время — такая несправедливость! — уже отдельные от нас существа...
— Они с самого начала от нас отдельные, — грустно улыбнулась Лена. — Андрюша, садись в санки... Если бы ты, Витя, сам родил да возился с ребенком, убирал, кормил, пеленки стирал, то не расстраивался бы так по мелочам, проще относился.
— Я возился, стирал, — вяло ответил Служкин.
— Все-таки красный костюмчик — не для Нового года. — Лена мягко коснулась руки Служкина. — Надо было, Витя, надеть ей белое платье. Мало ли чего ей хотелось. Балуешь ты ее.
— Да я не балую... У меня ощущение страшной вины перед ней...
— Какой вины, ты чего?
— Ну как какой?.. Папаша я никудышный, семьи толком нет... Если Тата сейчас семейной любви не увидит, она в будущем себе всю судьбу покривит. А все мои отношения с Надей только и держатся на том, что у нас дочь. Вырастет Тата и поймет, что из-за нее у родителей жизнь не в ту сторону пошла, — и каково ей будет жить с этой виной, в которой она-то и не виновата? Каково ей будет, если она поймет, что родилась нежданная, нежеланная, по залету, по нашей ошибке? Что она о нас думать будет и о себе самой?.. Извини, Лен, что я тебе все это говорю. Ты ведь поймешь меня, да? Ведь день твоей свадьбы и день рождения Андрюши не трудно сопоставить...
Лена тяжело молчала. Она была одета в длинную недорогую шубу, в валенки, на руках — расшитые бисером рукавички. В овале теплого толстого капора ее лицо, чуть румяное от мороза, казалось иконописным ликом, но все равно оставалось живым — тонким, красивым, усталым русским лицом. Андрюша возился в санках, усаживаясь поудобнее.
— А тебе, Витя, не хотелось бы начать все сначала? — Негромко вдруг спросила Лена. Служкин помолчал.
— Этот вопрос нельзя задавать, — сказал он. — И думать об этом тоже нельзя. Желать начать все сначала — это желать исчезновения нашим детям.
— Ну... не детям... хотя бы ошибки
— Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство, — сказал Служкин. — Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность. Что значит «исправить свои ошибки»? Изжить в себе веру в людей?.. Самые большие наши ошибки — это самые большие наши победы.
— Ты всегда думал в таких широких масштабах... — усмехнулась Лена.
— Наоборот, — возразил Служкин. — Я думаю в самом узком масштабе — только человек. Я, Лена, стараюсь думать лишь о том, что рядом, — как получается, конечно. И стараюсь вообще не думать о том, чтобы все начать сначала.
— Наверное, ты прав, — кивнула Лена. — Я тоже чувствую, что это плохо — когда желаешь вернуться обратно и жить заново... И все равно иногда очень хочется начать все сначала.
Глава 29
«ЭТИ ГЛАЗА НЕ ПРОТИВ»
С утра отключили воду — всю: значит, надо было идти на ключик. Неумытый и раздраженный, Служкин напялил пуховик и ботинки и потопал в подвал, в кладовку. Канистру он нашел сразу, а в поисках крышки от нее пришлось перевернуть весь хлам — мешки со старыми игрушками, связки макулатуры, узлы тряпья, обрезки досок и фанеры, обломки лыж, какие-то чайники, коробки, пыльные бутылки, хоккейные каски, велосипедные рамы, рваные раскладушки и вообще невесть для чего хранящиеся вещи вроде половинки корпуса от стиральной машины или упаковки минерального удобрения.
Пока Служкин рылся, хлопнула дверь подвала, чьи-то плечи шаркнули по стене, и в дверях кладовки появился багровый от натуги Будкин, приволокший два пластмассовых ящика с банками.
— Здорово, Витус, — пропыхтел он. — За водой собрался?..
— За дерьмом, — мрачно ответил Служкин и сел в санки покурить.
Будкин опустил ящики на верстак и захехекал.
— Слушай, а можно, я их у тебя поставлю? — спросил он.
— Ставь, — безразлично кивнул Служкин. — А с чем они?
— С дерьмом, — сказал Будкин и сел на канистру.
Служкин достал из ящика длинную банку и повертел перед глазами.
— Слива в крепленом вине, — прочел он. — Попробуем?
— Это же на продажу... — замялся Будкин.
— Продашь, деньги выручишь — все равно пропьешь.
Будкин грустно хехекнул, подумал, взял с верстака стамеску и пробил в банке две дырки. Банку он протянул Служкину, а себе достал вторую и открыл подобным же образом. Они начали пробовать.
— Чего давно в гости не заходил? — спросил Служкин.
— Дела, — неопределенно ответил Будкин и закурил.
— Брехать — не кувалдой махать... Из-за Нади?
— Н-ну... — сознался Будкин. — Достала она меня.
— Мне-то чего врешь? — Служкин приложился к банке. — Я-то вижу.
— Чего ты видишь?
— Что влюбилась она в тебя.
Будкин ничего не говорил, яростно дымя сигаретой.
— Ну продолжай, — подтолкнул его Служкин.
Будкин зажег вторую сигарету от первой, хехекнул, помолчал и неожиданно кратко и твердо сказал:
— Да.
— И что, крепко? — усмехнулся Служкин.