Геополитические проекты Г.А. Потемкина
Шрифт:
В этой записке светлейший князь показывает императрице особую сложность и запутанность военного положения, в котором очутилась в тот момент Польша. Не отказываясь от совместных с Пруссией действий против России, варшавский кабинет в то же время опасался и своих мнимых союзников-пруссаков, и измученных недавней войной австрийцев. Силы польский армии - [134] «польские пасессии» - были прикованы, с одной стороны, к Силезии и Померании, с другой - к русским границам, и в обоих случаях вели себя достаточно смирно, стараясь не провоцировать возможных противников, т. е. были «обузданы соседством» Пруссии и России. Князь не ожидал враждебных действий от этих воинских формирований и считал, что они не нуждаются в контроле со стороны русского обсервационного корпуса, т. е. «не имеют нужды в наших войсках». Через своих резидентов в Варшаве Потемкин
В то же время Потемкин не оставлял идею еще больше расколоть польское общество изнутри и привлечь значительную часть дворянства на сторону России. Бедная шляхта, постоянно нуждавшаяся в деньгах, зачастую была рада любой службе. Григорий Александрович вновь предлагает Екатерине попытаться сформировать польский уланский корпус. «Как нужно, кажется, для успеха моих действий сколь возможно отнять способов у Польши нам мешать и связать ее с нами, то думается мне, что нечувствительно оное сделать можно, взяв себе в службу королевских и литовских уланов, через что уменьшится ее (Польши - O. E.) возможность делать первое, а второе исполниться может через набрание к себе в службу польского корпуса, вшед в который, тамошние дворяне, фамилии их и они сами, предавшись нам, уже и будут делать нашу связь с Польшей» {620}.
Записки Потемкина Екатерине весны - лета 1791 г. дают представление о том, как разматывался клубок прусско-польской угрозы. Подготовив обсервационный корпус на границе с Польшей, Григорий Александрович начал сложную дипломатическую игру, стараясь привлечь Пруссию обещанием возможного антиавстрийского союза, включавшего и Варшаву {621}. Это привело к замедлению темпов военных приготовлений Фридриха-Вильгельма П. Австрия, до сих пор отклонявшая возможность поддержать Россию в случае конфликта с Пруссией, согласилась на совместные действия, если прусский король первым начнет раздел Польши {622}. Саму Польшу удалось частично нейтрализовать, умело распространяя слухи, что Россия готова уступать ей по заключению мира из приобретаемых турецких земель Молдавию {623}. 11 июля послы Великобритании и Пруссии подали императрице ноту, в которой от имени своих монархов признавали русские условия заключения мира с Оттоманской Портой: уступка Очакова и земель по Днестру, а также безусловное владение Россией Крымом {624}.
Казалось, что призрак широкомасштабного нападения на Россию, а с ним и призрак нового раздела Польши, рассматривавшегося князем, как крайняя мера в условиях неминуемой агрессии, должны были отступить назад. 24 июля 1791 г. Григорий Александрович покинул Царское Село и отправился в армию на юге для проведения переговоров о мире с Турцией. Таким образом первый и самый тугой из узлов противоречия начинал развязываться, за ним должны были последовать и все остальные. Однако 5 октября 1791 г. Потемкин умер, не успев подписать фактически уже готовый мирный договор, трудную работу завершил Безбородко. Но дальнейшие события начали развиваться не совсем так, как рассчитывал князь.
План действий, намеченный им в отношении Польши, как экстраординарный выход из катастрофической ситуации в условиях войны, начал осуществляться уже в следующем 1792 г. в мирной обстановке и привел ко второму разделу Речи Посполитой. По иронии судьбы мероприятия, которые, разработал светлейший князь, были приведены в действие его политическими противниками - группировкой Салтыковых - Зубовых, которых многие обвиняли в отравлении Потемкина {625}.
Противники польской конституции 3-го мая составили Торговицкую конфедерацию, подкрепив вступление русских войск на территорию Польши официальным призывом. Пруссия, не желая уступать, также ввела свои войска, но не для защиты польских реформ, как она обещала варшавским сторонникам, а для отторжения Познани и приграничных с Силезией земель. Россия получила Волынь, Подолию и часть Литвы. «Вы меня не поздравляете с конибелькой русскою, - писала в августе 1793 г. Екатерина II графу И. Г. Чер-нышеву, - то есть с присоединением к империи трех прекрасных и многолюдных губерний?»
Однако второй раздел Польши не поставил точку в судьбе старого противника, а лишь привел в движение те общественные силы, которые по выражению Екатерины II, развернули «истинно якобинское знамя бунта» Т. Костюшко. Второй раздел также в полной мере не осуществил и плана, представленного Потемкиным. Главная идея этого документа состояла в отторжении от Речи [135] Посполитой всех земель, не входящих в Коронную Польшу и населенных не польским и не католическим населением. Однако пока этого не произошло.
После того, как войска под командованием Суворова заняли Варшаву и взяли в плен Костюшко, в начале 1795 г. между Австрией и Россией состоялось соглашение об условиях третьего раздела, а в октябре того же года был подписан договор с Пруссией. По третьему разделу Россия получила остаток Литвы, территорию между Неманом и верхним течением Буга, а также Курляндию. Австрии достались воеводства Краковское, Сандомирское и Люблинское. Пруссии - остальная часть Польши.
Екатерина II отклонила предложение принять титул польской королевы и, обосновывая свой отказ в отдельной записке, заявила, что не притронулась ни к одной пяди коронных польских земель. Присоединенные к России части Польши некогда, как писала императрица, составляли с ней одно целое и даже были «конибелькой», т. е. «колыбелькой» для русских. Однако третьим разделом оказался нарушен главный принцип проектов Потемкина: хотя Российская империя и не взяла себе коронных территорий, их получили другие участники - Австрия и Пруссия. Вместо появления на карте небольшой, слабой, но однородной в этническом и религиозном отношении страны, Польша вообще перестала существовать как отдельное государство.
Глава 9.
Важное место в документах светлейшего князя занимала шведская тема. Особенно рельефно она вырисовалась во время второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг., когда Россия оказалась вынуждена противостоять складывающейся в Европе антирусской лиге, и Швеция выступила как один из инициаторов нового конфликта на Балтике. Ее короля Густава III (1746-1792 гг.), человека талантливого, но легкомысленного, современники называли «просвещенным деспотом». Поклонник Вольтера и Дидро, родной племянник Фридриха Великого и кузен Екатерины II, он, едва вступив на престол, совершил 19 августа 1772 г. государственный переворот, сильно укрепивший королевскую власть в Швеции. Опираясь на гвардейские полки и армию, поддержанный практически всем дворянством, Густав заставил шведский парламент - риксдаг - принять новую, конституцию. Отныне сам парламент собирался исключительно по требованию монарха, правительственный Совет превращался в совещательный орган при короле - в Швеции был восстановлен абсолютизм, утраченный в 1718 г. после смерти Карла XII {626}.
Со стороны это выглядело настоящим государственным переворотом, крайне не выгодным для соседей Швеции, в частности для России и Пруссии, которые являясь гарантами старой шведской конституции и подкупая парламентские партии, долгие годы манипулировали политикой ослабевшей державы. Не даром Екатерина II с такой настороженностью относилась к идеям Н. И. Панина перестроить управление Российской империей по шведскому образцу. Для нее «эра свободы», как в Швеции называли полувековое правление риксдага, была временем хаоса и бессилия старого противника, когда Петербург мог почти беспрепятственно вмешиваться в дела Стокгольма. Усиление королевской власти, неуклонно влекшее за собой усиление самой Швеции на международной арене, серьезно беспокоило императрицу. Она сразу почувствовала опасность для своей политики на Балтике и немедленно назвала Густава III «диктатором». «Сердце говорит мне, что ваш любезный шведский король… не сделает ничего путного, - писала Екатерина 24 августа 1772 г. своей парижской корреспондентке мадам Бьельке о перевороте, устроенном Густавом III.
– Никогда законы ни в какой стране не были так нарушаемы, как в Швеции при этом случае, и я вам ручаюсь, что этот король такой же деспот, как сосед мой султан: ни что не удерживает его! Я не знаю, это ли средство долго пользоваться любовью нации, рожденной и воспитанной на началах свободы?» {627}