Геополитические проекты Г.А. Потемкина
Шрифт:
Уверенность шведского короля в скорой победе объяснялась его преувеличенным представлением о слабости противника. Не только оттянутая на юг русская армия вселяла в сердце Густава надежду на легкий успех. Легенда о т. н. «потемкинских деревнях» уже начала свое путешествие по Европе и сыграла со шведским монархом злую шутку. Густава можно назвать одной из ее первых политических жертв.
Современный шведский историк Э. Леннрут, привел неизвестные ранее шведские дипломатические документы, которые характеризуют представление Стокгольма о боеготовности России накануне войны. Шведский министр в Константинополе Г. Ю. фон Хейденстам рассуждал в донесении 25 августа 1787 г. о результатах поездки Екатерины II в Крым: «Последнее путешествие императрицы в Херсон и Крым, показало, как надо себе представлять это государство. Присутствовавшие там люди заверяли меня, что на протяжении всего своего путешествия императрица была окружена лишь всевозможными иллюзиями: был сотворен театр из всей страны, по которой она ехала,
Следовало бы отметить удивительную однообразность речевых оборотов, используемых всеми авторами рассказов о «потемкинских деревнях». Создается впечатление, что они не просто повторяли друг друга, а калькировали какой-то один источник. Это говорит о целенаправленном распространении слухов, поставщиками которых были иностранные дипломаты, побывавшие в России или связанные с ней по своим делам в соседних государствах и взаимодействовавшие с русским дипломатическим ведомством. На его руководство большое влияние оказывали, как мы помним, Воронцов и Завадовский.
Густав III тем легче принял желаемое за действительное, что сам любил театральные мистификации и знал в них толк. Воевать с «вконец разоренной страной», где к тому же государыня полностью погружена в волшебный самообман, представлялось делом легким и достойным известности «в Азии и Африке». Однако до Африки было еще далеко. Первые действия оказались не удачны для шведской стороны. Взять Нейшлот не удалось, 6 (17) июля произошла битва при Гохланде, после которой шведский флот вынужден был отступить в Свеаборгскую гавань и оказался блокирован там русской эскадрой под командованием адмирала С. К. Грейга. Это сделалось возможным именно благодаря отказу от посылки русского флота в Средиземное море. Тем не менее неунывающий Густав объявил Гохландскую баталию победой шведов и приказал отпраздновать ее благодарственным богослужением в Стокгольме, чтоб поднять боевой дух жителей столицы {656}.
Ту же цель преследовали и торжества по русскую сторону границы. Правда они отмечали реальные победы, одержанные на юге. 16 июля в Петербург были привезены турецкие знамена, взятые во время сражений на Лимане. Незадолго до этого в северной столице нашлись люди, весьма «тонко» намекнувшие императрице о сомнительности каких бы то ни было успехов Потемкина. [141] Реляции о сражениях гребного флота, по их мнению, необходимо было подтвердить вещественными доказательствами - знаменами с уничтоженных турецких кораблей. Воронцов, поздравляя фаворита Екатерины А. М. Мамонова с победами на Лимане, заметил, что «в претензии, для чего знаков победы сюда не присылают?» Гарновский немедленно передал его слова по назначению, прибавив замечание Завадовского о Гохландской победе: «С шведами, не с турками дело иметь. Приметили вы однако же скромность, с которою реляция господина Грейга написана?» {657}
Потемкин явно не собирался сносить таких оскорблений. 16 июля по улицам Петербурга в Петропавловскую крепость пронесли 45 флагов с уничтоженных под стенами Очакова турецких судов: 15 крупных кораблей и 30 более мелких. «Трофеи сегодня с церемониею пошли в собор Петропавловский, и хотя у нас духи отнюдь не уныли, однако сие послужит к народному ободрению, - писала Екатерина 17 июля.
– Петербург имеет теперь вид военного лагеря, а я сама как бы в главной квартире… Усердие и охота народная противу сего нового неприятеля велики… Рекрут ведут и посылают отовсюду; мое одно село Рыбачья слобода прислало добровольных охотников 65, а всего их 1 300 душ… Тобольскому полку мужики давали по семи сот лошадей; на станции здешний город дал 700 не очень хороших рекрут добровольною подпискою» {658}. Как оказалось, добровольцев для укомплектования полков в Финляндии достаточно, однако возникла нехватка офицеров, и в армию начали принимать отставных. «Хотелось бы и мне приняться за шпагу.
– писал на юг управляющий светлейшего князя.
– Кто против Бога и великого Новагорода!»
Судя по донесениям Гарновского, настроение императрицы в первые дни войны было далеко не таким приподнятым, как она старалась показать в письмах к своему корреспонденту. Екатерина часто плакала и в отчаянии говорила, что сама готова встать во главе каре из резервного корпуса, если войска в Финляндии будут разбиты. Такое состояние императрицы объяснялось постоянными внушениями членов «социетета», будто Петербург невозможно удержать в условиях, когда основные силы русской армии находятся на юге. «Стоило мне труда уверить, что Финляндия с помощью войск, теперь в ней находящихся, в состоянии защищаться, и что столица наша вне всякой опасности, - доносил Гарновский 13 июля.
– Приуготовляли к потере столицы и из Мурина вывезли в Москву почти все» {659}.
Сразу после начала военных действий императрица направила Потемкину проект рескрипта, который она собиралась вручить контр-адмиралу Повалишину, командовавшему русской эскадрой у берегов Дании. «Мы, почитая пребывание дальнейшее эскадры нашей в тамошних (датских – O. E.) водах бесплодным… сокращаем все наши требования в назначении от короля, союзника нашего, десяти или осми кораблей с двумя фрегатами, кои уже бы точно с нашею эскадрою соединилися и под команду начальника оной вступили… чтоб сей общий флот отправился для соединения с главною частью флота нашего, дабы посредством того поставить оную в совершенное превосходство противу неприятельской морской силы».
В качестве развернутого приложения к этому документу светлейший князь выдвинул дальнейший план действий русского флота на Балтике, в случае если датская сторона окажет помощь, и в случае, если уклонится от нее. «Во-первых, господин Повалишин командир ненадежной, - писал Григорий Александрович, - а как контр-адмирал Козляинов первой, то если бы благоугодно было, произведя его, послать для принятия команды, то Повалишину остаться у него.
Эскадре сей отнюдь не выходить, пока наш флот не примется к Кафлакроне. Шведской, вышед тогда, поставит себя между двух огней. Соединенной наш флот, при мощи Божией, почти вдвое сильней будет шведского. Тут мы пустимся на решительное дело. Для чего ж, имея такие способы, отваживать часть, где легко потерпеть можем? Итак, до вышесказанного приближения флота нашего, эскадра наша должна остаться в гаванях датских, которые крепче других, где и датчанам защищать их не трудно, но если бы они и присовокупили к нашим требуемое число кораблей, то в море нельзя на них надеяться. Поврежденной корабль, по исправлении, с идущими от города фрегатами может ловить шведские суда купеческие, а особливо если и катеры присовокупятся. Когда же флот шведской прежде нашего успеет достигнуть финских берегов, тогда уже его искать тамо, теснить, принуждать к бою и прерывать транспорты. В том случае легко и последние суда к большому нашему флоту присовокупятся. Чтобы подать шведам больше дерзновения выйти на кампанию будущую в море, нужно разгласить, что ваше величество определять изволите здесь на будущую кампанию двадцать кораблей с числом фрегатов, а остальные, присоединя к тем, что в Дании, отправить в Средиземное море» {660}. [142] Контр-адмирал И. А. Повалишин, командовавший Копенгагенской эскадрой, был храбрым офицером, и его «ненадежность» объяснялась вовсе не слабыми качествами флотоводца. Как и значительная часть русских офицеров на Балтике, Повалишин принадлежал к шведской масонской системе строгого подчинения, во главе которой стоял брат короля герцог Карл Зюдермандандский. Назначая его командующим шведским флотом, Густав III ставил «русских братьев» перед тяжелой для вольных каменщиков нравственной проблемой: выбором между властью светской в лице Екатерины II и властью орденской, духовной, в лице герцога Зюдерманландского. Наименьшее, на что рассчитывали в Стокгольме, это полное бездействие таких командиров, как Повалишин. Однако те неожиданно продемонстрировали «шведским братьям» всю загадочность русской души. Тайное собрание масонов с эскадр Балтийского флота постановило больше не считать герцога Зюдерманландского главой капитула, поскольку он первым поднял меч на своих же «братьев». Нравственные проблемы оказались решены, а руки для защиты отечества развязаны {661}.
Предлагая поставить над Повалишиным вице-адмирала Т. Г. Козляинова, Потемкин пытался предотвратить возможное неподчинение эскадры в Дании приказам из Петербурга. Опытный, хоть и не блестящий флотоводец, Козляинов хорошо показал себя в дальнейших боях со шведами и после внезапной смерти Грейга умело командовал вместе с В. Я. Чичаговым и А. И. Крузом кораблями на Балтике.
Обострение обстановки под Петербургом крайне беспокоило Потемкина. «Мучусь я о Ваших хлопотах.
– писал он императрице в середине июля из-под Очакова.
– Матушка, помилуйте, не оставляйте меня долго без известий о том, что у Вас происходит, я инако умру с грусти» {662}.
К концу лета неудачи на море и крайняя непопулярность войны в самой Швеции сильно усложнили положение Густава III. Финские и шведские офицеры взбунтовались, составив конфедерацию в деревне Аньяла, требовавшую созыва Сейма, к ним присоединил свой голос риксдаг {663}. Екатерина получила от конфедератов адрес, в котором объявлялось о желании восстановить мир с Россией. Густав III ожидал смерти от руки убийцы и даже намеревался бежать из своего лагеря, где чувствовал себя пленником, в Петербург и у врагов искать защиты от неверных подданных {664}. «Ежели шведы, а паче финны не следуют королю, то тут много политика наша успеть может.
– рассуждал Потемкин по поводу конфедерации в Аньяла.
– Когда они потребуют Вашей помощи о низложении настоящего самодержавства, то Вы, объявя, что до сих пор терпели перемену правления в противность постановлений последнего трактата, то причина, что нация не протестовала. Будучи теперь призываема на помощь, не можете отказать по своим к ней обязательствам - вот король останется один как кукиш» {665}.