Геополитические проекты Г.А. Потемкина
Шрифт:
В середине лета польская сторона была в значительной степени поколеблена в своей решимости [126] действовать вместе с пруссаками против России. Крупное Черноморское казачье войско, сформированное светлейшим князем и застывшее на границах с Польшей, представляло серьезную угрозу для республики в случае нападения. «Поляки час от часу учтивее, сим мы обязаны Черноморским казакам» {589}.
– отмечал Потемкин в письме 2 июля 1790 г.
Новое ухудшение положения в Польше было связано с выходом Австрии из войны. Военные неудачи все больше подталкивали Вену к прекращению конфликта с Турцией, а ведь именно на совместные действия союзников в Польше был завязан предшествующий вариант плана вступления русских войск на территорию республики. Двусмысленное поведение австрийцев, их переговоры с пруссаками и турками за спиной у союзников, начавшиеся летом 1790 г. в городе Рейхенбахе в Силезии, крайне беспокоили Потемкина. Ночью 5 июля, так и не заснув от мучивших его мыслей, князь взялся писать императрице о мерах, которые должны предпринять русские войска, ожидая заключения «цесарцами» сепаратного мира. «Король венгерский трактует с королем прусским. Боюсь, чтоб они не оставили нас одних в игре, ибо ничего сюда не сообщают» {590}.
– писал он Екатерине. «На случай, если с австрийцами особо турки помирятся, следует уже нам сократить линию локального театра, тогда прижаться к своим границам, которые я почитаю между Буга и Днестра, препятствовать соединению с поляками, для того главные силы расположить по их границе. Такой план и теперь был бы для нас выгоднейший, но пока в союзе с австрийцами, не можно употребить» {591}– рассуждал Потемкин в другой записке. К несчастью, светлейший князь оказался прав на счет намерений союзников. 30 июля через своих резидентов в Пруссии Потемкин узнал о выходе Австрии из войны. Уступив давлению прусских и английских дипломатов, Австрия вышла из войны с Портой. 27 июля (7 августа) австрийцы заключили соглашение с Пруссией, по которому Вена в обмен на помощь в Бельгии отказывалась от всех своих завоеваний в турецких владениях и обязывалась подписать перемирие. Безбородко в специальной записке, обращенной к императрице, вынужден был признать: «Мы теперь не имеем союзников. Король прусский воспользовался расстройством австрийской монархии и слабостью ныне владеющего императора, поставил его в совершенное недействие, которое, по собственному изъяснению венского двора, не прервется и при самом на нас нападении» {592}.
Серьезную корректировку в позицию Пруссии внес и союзный Берлину сент-джеймский кабинет. Территориальные уступки, которых от Австрии требовала Пруссия на Рейхенбахском конгрессе, не вполне удовлетворяли Лондон, уже начавший подозревать, что сложный размен земель в Европе приведет не к прекращению военного конфликта, а к реальному втягиванию в него Англии. Английское же правительство стремилось оставить за собой роль посредника, волевым путем навязывавшего воюющим сторонам свои условия мира. Поэтому Лондон заявил, что не поддерживает желание Пруссии получить польские земли за счет уступки Австрией Польше части Галиции. Если же Пруссия начнет войну против Австрии, Англия не вмешается в конфликт, предоставив союзницу ее собственному военному счастью {593}.
Эти неблагоприятные для Пруссии обстоятельства позволяли России попридержать осуществление тайного проекта об отделении православных воеводств от Польши. Россия выигрывала месяц за месяцем, так и не начав действовать. Связанный по рукам и ногам войной с Турцией петербургский кабинет балансировал над пропастью, опасаясь каждого резкого движения в отношении Польши и приберегая план Потемкина на крайний случай.
Глава 8.
Вслед за первым «подарком» бывшие союзники приготовили петербургскому кабинету еще один сюрприз. 19 августа 1790 г. Потемкин уведомил императрицу, что Вена намерена вступить с Берлином в военный союз - то есть примкнуть к «лиге» и оказаться в числе врагов России. Сторонники близких отношений с Петербургом потеряли свой политический вес, а прусские дипломаты хозяйничали при австрийском дворе едва ли не также безраздельно, как при польском. «По известиям моим из Вены, - сообщал князь, - кажется, работают венгерской и берлинской дворы о взаимном союзе. Герцберх упал в своем кредите у короля, а всю доверенность получил маркиз Лукезини».
Польша тоже вела активные переговоры с противниками России. «На Сейме в Варшаве положено поспешать заключением с Портою союза оборонительного и наступательного, - сообщал императрице князь.
– Курьеры прусские и польские почасту ездят через цесарския посты» {594}. Россия осталась одна, без союзника, даже такого слабого, как Австрия, но все же способного усложнить положение поляков в случае совместных с Пруссией действий. План противостояния возможному совместному нападению Пруссии и Польши, разработанный Потемкиным с учетом действий союзницы, нуждался в серьезных коррективах, что и привело к возникновению третьего варианта проекта «О Польше».
На русско-польской границе летнее затишье под угрозой вторжения Черноморского казачьего войска сменилось новыми военными демонстрациями со стороны Польши. В начале августа в Варшаве возникла волна слухов о том, что Потемкин собирается свергнуть короля и сам претендовать на польский престол. Об этом сообщали в Петербург русский резидент в Варшаве барон И. Ф. Аш и племянница Потемкина графиня А. В. Браницкая {595}. Подобные известия вновь больно ударили по репутации светлейшего князя при дворе, противники командующего из рядов «социетета» опять обрушились на Григория Александровича с обвинениями в неверности интересам России. Горечью отдает письмо Потемкина Безбородко, написанное по этому поводу: «Поляки теперь, пока Сейм, не будут наши. Я бы знал, как, но видно, что не должно мне мешаться. Неужели я в подозрении и у вас? Простительно слабому королю думать, что я хочу его места. По мне - черт тамо будь. И как не грех, ежели думают, что в других могу быть интересах, кроме государственных?» {596}
Неожиданно возникшая двойственность в положении Потемкина мешала командующему направить Булгакова в Варшаву с надлежащими инструкциями. Новый посол, по мнению князя, должен был по крайней мере знать о тайном плане России в отношении Польши, но открыть Булгакову эти секретные документы без личного разрешения императрицы Григорий Александрович не мог. В середине июля князь не без заметного раздражения писал Безбородко: «Булгакова нет еще в Варшаве. Через сие упустятся случаи к приобретению на нашу сторону лиц, которые нам были столь вредны и которые начинали уже колебаться. Я не знаю, должен ли я ему сообщить, а без дозволения слова не молвлю. Сейм и замешательство - синонимы, пусть путаются. Обещать им гарантию на владения, а отнюдь не на законы, они будут наши». Именно в письме к Безбородко Григорий Александрович впервые высказывает мысль, что Россия должна отступить от договоров, по которым она гарантировала Польше неизменность ее государственного строя, и гарантировать только целостность территории - то есть именно то, чего хотели сами поляки: неприкосновенности своих земель и невмешательства иностранных держав в их внутренние дела. Однако, избегая подозрений в чрезмерной заинтересованности польскими вопросами, Потемкин в конце письма полностью передает их на решение петербургского кабинета: «В прочем, что лучше, то и делайте. Вспомните только, что я предписаниями сделал обсервационными - большая часть и лучшая войск обращена быть наготове» {597}.
В августе 1790 г. Булгаков прибыл в Польшу в качестве посланника. В условиях ухудшения русско-польских отношений Варшава настояла на понижении статуса представителя России, [129] бывший посол О. М. Штекельберг выполнял едва ли не функции наместника, что, естественно, возмущало польское общество. Потемкин был глубоко убежден, что талантливый и выдержанный Яков Иванович сумеет и в более скромном качестве добиться успеха. «Поляки нам удвоили учтивости и зачали ездить в мою квартиру, чего прежде не смели, - сообщал Потемкин императрице еще 2 мая из Ясс.
– Я надеюсь, что Булгаков при удобном случае успеет переворотить» {598}. В конце лета назрел подходящий момент для активизации работы нового посланника. В связи с заключением прусско-польского военного союза серьезно возросли налоги, значительно увеличился рекрутский набор, это разоряло податные слои населения и усиливало недовольство шляхты. Светлейший князь снабдил Якова Ивановича собственноручной инструкцией, в которой предписывал немедленно вступить в контакт и повлиять на поведение прежних сторонников России, в частности гетмана Браницкого. «Приехав в Варшаву, наведаться, как расположены умы.
– писал Потемкин.
– Графу Браницкому сказать, что я ему поручил объявить мое сожаление о столь явном и везде оказуемом недоброхотстве их к нам. Могли бы они думать и делать для своего добра, что хотят, но без грубости для России. Как толковать домогательство их о том, чтобы войски наши не становились в Польше? Резон, на то сказанный, явно доказывает их похлебство туркам. Готовлено для них много было от нас добра, но они сами себе портят. Я, конечно, желал им столько полезного, что ни один из них меня в таком желании превзойти не может. Любя графа Браницкого, прошу его, чтоб не очень поддавался он на хитрости других» {599}.
Вскоре Потемкин снова испытал силу давления прусских политиков. Его огромные имения в Польше, поставлявшие основные ресурсы для черноморского флота, едва не были конфискованы Варшавой по требованию берлинского кабинета. «Мне притеснения чужестранных дворов делают честь, ибо сие значит, что я верен Вам» {600}.
– писал князь императрице. Попытки нанести ущерб имениям светлейшего продолжались и дальше, но Потемкина волновали уже не они, а угрожающие передвижения польских войск все ближе и ближе к русским границам. «По безымянному письму в Варшаве сделано повеление, чтоб войска коронные расположились по Днестру для препятствия нашей ретирады, ибо тот аноним уведомляет, что наши войска разбиты везде и мы ставить хотим мосты для переправы на Днестре.
– сообщал Потемкин императрице 16 октября 1790 г.
– Сему и сами поляки здесь смеются, что, будучи на месте, не видят ничего подобного. Сие выдумано прусаками, чтобы продвинуть поляков… Генерально вся нация противу нас поднята двумя дворами… Теперь выдумали, будто у меня набирается милиция в Смеле, и завел я оружейную фабрику. Было скрытнейшим образом поведено осмотреть, на сие от них выбран генерал Герлич, самой для нас противной. Он приезжал скрытно и дал рапорт, что подобного ничего нету и в той деревни, где они выдумали, что завод ружейной сделан, написал, что он нашел одну очень дрянную кузницу для лошадей» {601}.