Георг де Вилар. Серебряная рота
Шрифт:
Это была Жанна, прелестная дочка кузнеца.
Благородная девушка решила отблагодарить меня за спасение брата. Так как может.
А кто я такой, чтобы осуждать других за их благородные деяния?
Глава 4
Глядя на распростёршийся перед моими глазами город, я чувствовал, как бьётся в волнении сердце. Ещё и погода сжалились – с утра ярко и горячо светило солнце, и в его лучах Париж казался огромным праздничным пирогом с золотистой корочкой, преподносимым мне Провидением. Сей пирог сулил насыщение. А что значит насыщение? Конечно же, славу и богатство! Или богатство и славу. Но лучше вначале всё-таки славу. А война – лучший путь
Тем более что нынешняя война не должна была оказаться слишком короткой, протестанты сильны как никогда, так считал дядюшка. А за славой придёт и богатство. И я, глядя на этот город, поклялся себе, что не вернусь в Вилар неудачником. Только в блеске славы и богатства. Если нет – лучше и вовсе не возвращаться. Пускай наше поместье становится в итоге приданным Аннет. Пускай! А я битым жизнью в родную вотчину возвратиться никак не могу!
Я почувствовал, что у меня предательски защипало в глазах. Тут в голову пришла робкая мысль, что если быстро прославиться не удастся, то что же? Неужели нельзя просто так матушку навестить? Как бы, в перерыве? Мысль была здравая, но ослабляла мою решимость, и потому я поспешно изгнал её из своей головы. Не время сейчас об этом думать!
Насчёт первенства славы или богатства вопрос тоже оказывался непростым. При здравом размышлении становилось понятно, что вначале неплохо было бы если и не разбогатеть, то хотя бы просто улучшить финансовое положение.
Выезжая утром из трактира с постоялым двором, в котором ночевал, я ещё раз пересчитал содержимое своего кошелька, будто надеясь на некоторые счастливые изменения, которые могли вдруг случиться в его утробе сами по себе, без моего участия. Но изменений не обнаружилось – всё моё серебро и медь составляло в сумме 49 су и 5 денье. А я ведь загадывал въехать в Париж с пятьюдесятью су, не меньше. Это представлялось мне добрым знаком. Но вообще, конечно… На эти деньги я мог купить пяток коров, но для Парижа это, разумеется, не деньги. Когда я только собрался в путь, матушка выдала мне три золотых экю. И ещё у меня был Одиссей. Два золотых, то есть 120 су ушли на покупку снаряжения, из них львиную долю я потратил на чрезвычайно понравившийся мне пистоль – 45, су хотя за 55 мог купить пару. Но он был так изящно сделан и его кремнёвый замок оказался столь надёжным и добротным, что я не устоял. В итоге уже непосредственно в путь я отправился с одним золотым экю, который сразу разменял на серебро и медь, на 60 су. Я рассчитывал, что на дорогу до Парижа потрачу менее 10 су и действительно почти уложился.
Виноват был последний трактирщик. Этот пройдоха мало того что содрал с меня целый су за ночёвку в его клоповнике и кормёжку Одиссея, что я ещё мог принять, учитывая близость столицы, но он ещё и потребовал полсу – 6 денье за лохань горячей воды, которую я распорядился принести ко мне в комнату. Да я за 2 су купил себе превосходнейшие сапоги! И всё недоумевал, каналья, для каких целей эта вода мне надобна, из чего следовало заключить, что привычки к мытью у местных жителей не имелось. Но мне очень хотелось достойно подготовиться к въезду в Париж, смыть с себя дорожную грязь и привести внешний вид в порядок, так что я уступил в этом вопросе мерзавцу.
Привычку к мытью мне привил дядюшка, когда-то посетивший с купеческим обозом далёкую Московию и там пристрастившийся к местному обычаю. Дядюшка даже устроил у нас в поместье мыльню наподобие московитской, посетить которую заезжали порой и наши ближайшие соседи.
Трактирная служанка за пару денье вычистила мой камзол, а также выстирала и просушила над очагом бельё, и теперь, вымытый и чистый, я торжественно въезжал в город, который должен был удовлетворить мои желания и, возможно, исполнить мечты. Для дополнительного эффекта я воткнул в берет тщательно сберегаемое в седельной сумке перо птицы попугай, обитающей в Новом Свете, которое купил у торговца в Тулоне год назад.
…
Сказать, что Париж поразил меня, значит не сказать ничего. Я был ошеломлён. В первый раз увидев вблизи обычный на вид жилой дом, но только высотой в целых пять этажей, не считая цокольного и чердачного, я даже слёз с Одиссея и ещё раз более придирчиво пересчитал этажи. А в дальнейшем выяснилось, что таких высоких домов тут неисчислимое множество! Встречались и такие дома, которые поражали не размерами, а изяществом и напоминали небольшие дворцы. Возле некоторых я тоже ненадолго задерживался, пытаясь догадаться, кто в них может проживать. Ни в какие расспросы пока вступать не хотелось. А когда я вывернул из очередного узкого проулка и внезапно оказался на набережной перед собором Парижской Богоматери, который сразу узнал из дядюшкиных описаний, то долгое время просто пялился на его грандиозность, неизящно разинув рот и даже забыв перекреститься.
Ещё я по пути миновал огромнейший рынок, а также неимоверное количество различных лавок, в том числе и книжных. Сколько же там было книг! Я не выдержал и зашёл в одну из них, и в себя меня привело только недовольное ржание Одиссея, которому было страшно долго оставаться без меня на городской улице. Книги стоили весьма недёшево, желал прочесть я многие из них, поэтому твёрдо решил ничего пока не покупать, деньги всячески беречь, и в книжные лавки не заходить, пока мой кошелёк существенно не потяжелеет.
Я стремился к Лувру. Ознакомиться с городом, поглазеть на Лувр, попытаться навести некоторые справки и решить с ночлегом – вот задачи, которые я ставил себе на сегодняшний день. К решительному штурму этого города следовало приступать, начав с рекогносцировки и планомерной осады. Тем более что у меня не было никакого рекомендательного письма – у дядюшки никаких высоких связей в Париже не оказалось. При мне были только бумаги, подтверждавшие моё происхождение, и всё. Впрочем, дядюшка меня убедил, что этих бумаг и ума вполне достаточно для того, чтобы добиться любых высот. Конечно, если будет на то Господня воля.
А сколько в Париже было красоток! И совсем юных, и более зрелых. Самого различного положения. Перо на моём берете покачивалось, я пытался охватить взглядом всех и всё, и иногда осмеливался допускать лёгкий учтивый поклон. Об одном я жалел – что в силу возраста не имею достойной растительности на лице. Мне хотелось бы добавить к своему облику аккуратную бородку и усы. Некоторые прелестницы не уступали красотой Жанне, дочери кузнеца, своей нежностью оставившей зарубку на моём сердце. А некоторые даже и превосходили.
В таком несколько одурманенном состоянии, иногда осведомляясь о дороге у прохожих, я добрался до Лувра. Дворец тоже произвёл на меня впечатление, но уже не слишком сильное. После всех предыдущих открытий, после Собора, мостов, книг и красавиц я уже не мог слишком восхищаться, эта моя способность к данному времени изрядно выдохлась.
Моё внимание привлекли всадники, исполнявшие недалеко от ворот на лужайке некие сложные манёвры. Всадники были примечательные – в ярко блестевших кирасах, шлемах и латах они величественно гарцевали на могучих конях. Жандармы, тяжёлая кавалерия, слава и гордость Франции. Впрочем, утратившая к настоящему времени и часть доспехов, и часть несокрушимости, и, как следствие, часть славы. Увесистые свинцовые пули, разгоняемые в стволах мушкетов до неимоверной скорости, подорвали её величие. Но даже дядюшка признавал, что если тяжёлая кавалерия может в бою удержать строй, то на ближней дистанции она поистине смертоносна и ломает ряды даже швейцарских пикинеров.