Георгий Победоносец. Возвращение в будущее
Шрифт:
Посему, узнав, что граф зовет его к себе, пан Быковский воспрянул духом. Невзирая на свой крутой, трудно предсказуемый нрав, его сиятельство, когда бывал доволен, не скупился на вознаграждение. Увы, выражение лица графа предвещало отнюдь не щедрую награду, а нечто совсем иное – то, чего пану Вацлаву и даром не надобно.
Впрочем, ещё оставалась слабая надежда, что дурное настроение графа продиктовано плохим пищеварением или ещё какой-либо из стариковских болячек, кои медленно, но верно начинали одолевать некогда несокрушимого, а ныне основательно одряхлевшего воина и политика.
Граф всё так же сидел, глядя в огонь, и, казалось, не собирался начинать разговор, ради которого велел разыскать Быковского. Решив напомнить о себе, пан Вацлав деликатно кашлянул в кулак и доверительно произнес вполголоса:
– Закревский…
– Что – Закревский? – не оборачиваясь, перебил его граф так резко и сердито, что Быковский едва заметно вздрогнул и переменился в лице.
Рассказ о том, какое действие возымела пущенная им сплетня на молодого Станислава Закревского, был у Быковского готов загодя. Повествование сие было выдержано в шутливом тоне, который, судя по настроению графа, ныне был решительно неприемлем. Перестраиваясь на ходу и оттого скомканно и не совсем убедительно, пан Вацлав рассказал, как по его наущению известная его сиятельству, а заодно и всему городу богатая содержанка Анна Сокульская передала сплетню Станиславу Закревскому, и как тот вспылил, уразумев, о чём идет речь. Рассказал он и о том, какая сцена разыгралась между молодым Закревским и пленным московитом на заднем дворе (сие было ему известно от заранее подкупленного слуги Закревских), и даже о том, что посланный в Москву за выкупом пан Тадеуш Малиновский вернулся из своей опасной поездки с пустыми руками.
Граф слушал его невнимательно – как показалось пану Вацлаву, совсем не слушал. Когда Быковский растерянно умолк, его сиятельство, наконец, соизволил повернуть к нему хмурое, иссеченное тяжелыми складками лицо и скрипучим, истинно стариковским голосом сварливо произнёс:
– Очень мило. Мой самый преданный слуга – вернее сказать, тот, кого я таковым полагал, – развлекается, строя мелкие козни, в то время как настоящее дело почти проиграно. Да что там – почти!..
Он оборвал себя, безнадежно махнув рукой, и сделал большой глоток из кубка. Глядя, как он пьёт, Быковский подумал: «К вечеру у старика непременно разыграется подагра, и тогда держись. Достанется всем, до кого он сможет дотянуться, и дай мне Бог к тому времени очутиться подальше и не попасть в число этих бедняг».
– Я не совсем понимаю… – осторожно начал он.
– Нет, ты совсем не понимаешь! – грохнув по столу кулаком, рявкнул граф. – Сегодня гонец привез мне письмо из Германии…
– От ландграфа Вюрцбургского? – осмелился предположить Быковский.
– Держи карман шире! Этот надутый колбасник трусливо отмалчивается, ибо знает, что виноват передо мной. Письмо прислал наш посланник при дворе императора Фердинанда. Он пишет, что во дворце поговаривают, будто кузен императора, Карл Вюрцбургский, намерен обвенчаться с дочерью русского князя Басманова…
– С кем?! – не поверил своим ушам огорошенный нежданным известием Быковский.
– Ты удивлен? – неприятным голосом спросил граф Вислоцкий. – Неужели? Я думал, это часть твоего знаменитого плана, о котором ты прожужжал мне все уши. Я поверил тебе, ясновельможный пан Вацлав, поверил настолько, что имел неосторожность рассказать королю о возможной скорой женитьбе Карла Вюрцбургского на моей дочери. Король был весьма доволен. Он заявил, что возлагает на этот брак большие надежды… И что прикажешь сказать ему теперь? Что брак расстроился из-за нерадения одного из моих ближайших помощников, который так увлекся распусканием глупых сплетен о какой-то нищей девчонке, что забыл, на каком свете живёт, и дал обойти себя этому хитрому азиату?
Пан Быковский постепенно приходил в себя после пережитого потрясения. Сварливые речи графа он слушал вполуха, ибо они не содержали в себе ничего для него нового: он загодя знал, что победу в этом нелёгком деле граф постарается приписать исключительно своему уму и прозорливости, а вину за возможное поражение непременно свалит на него, Вацлава Быковского. Изворотливый ум пройдохи, вынужденного добывать себе пропитание обманом и хитростью, заметался из стороны в сторону в поисках спасительной лазейки.
– Этого не может быть, – сказал, наконец, пан Быковский, не придумав ничего более умного и подходящего к случаю.
– Да ну?! – со свирепой весёлостью, не предвещавшей ничего хорошего, изумился граф Вислоцкий. – Это почему же, позволь узнать?
– Потому что это невозможно! – беспомощно выпалил Быковский. – Это какой-то непроверенный слух, сплетня, а может быть, попытка кого-то из завистников смутить вас и тем воспрепятствовать исполнению ваших планов…
– Молчи, болван, коли сказать нечего! – снова возвысил голос граф. – Сплетня… Ах, как бы я был рад, как счастлив, если б то была всего лишь сплетня! Чужая зависть суть не что иное, как неохотное, через силу, признание твоего успеха, а что может быть слаще такого признания? Речи льстецов сладки, но неискренни и криводушны. Злоба же и зависть никогда не бывают притворными, они всегда идут от сердца и тем полезны человеку, умеющему пользоваться чужими слабостями. Но письмо написано верным человеком, моим старинным приятелем. Он многогрешен, велеречив и наделен едва ли не всеми мыслимыми пороками. Однако, когда ему платят за доставляемые сведения, сведениям этим можно верить. Так вот, в письме назван день отъезда княжны Басмановой в Баварию, и день этот минул без малого неделю назад.
– Неужели всё кончено? – ужаснулся Быковский.
Воображение немедленно принялось рисовать ему перспективы, одна другой мрачнее – от изгнания с глаз долой из графского замка на собственные скудные хлеба до помещения в пыточный застенок с последующим захоронением в безымянной могиле на задворках скотного двора.
– Верно, было бы кончено, если б в этом деле я целиком положился на тебя одного, – проворчал граф. – Налей-ка мне вина. А пока станешь наливать, подумай или хотя бы попытайся подумать над тем, что я тебе только что сказал. Можешь налить и себе – это даст тебе лишнюю минуту на размышления.
Безропотно проглотив очередное оскорбление, пан Вацлав взял со стола кувшин и до краев наполнил сначала кубок графа, а затем и свой. Соображал он скоро, но не настолько, чтобы в единый миг угадать, что на уме у графа Вислоцкого, коего в не столь далеком прошлом почитали первейшим мастером придворных и политических интриг при королевском дворе. Граф говорил о том, что княжна Басманова должна была выехать из Москвы в Баварию чуть меньше недели назад; всё остальное являло собою смесь оскорблений, раздраженного ворчания и нравоучений того сорта, что мог бы читать старый паук молодому, подстерегая добычу в тёмном углу пыльного чулана. Следовательно, ключом к новому замыслу графа служила именно поездка русской княжны, которая, если верить полученному из Германии письму, продолжалась уже без малого неделю. За это время можно уехать очень далеко…
Быковский вздрогнул, едва не расплескав драгоценное вино. Граф Вислоцкий напрасно намекал на слабые умственные способности пана Вацлава, который был не только сметлив, но и недурно по тем временам образован. По крайности, географические карты не были для него просто раскрашенными листами бумаги: он умел и любил их читать и хотя бы в общих чертах представлял себе, где на карте Европы искать то или иное государство и даже город.
Сейчас упомянутая карта, будто наяву, предстала перед его мысленным взором; прочертив тонкую пунктирную линию от далекой Москвы до почти столь же далекого Вюрцбурга и наспех прикинув, сколько времени должно занять сие продолжительное путешествие, пан Вацлав начал прозревать, и именно это заставило его вздрогнуть.