Георгий Седов
Шрифт:
Седов старался отвечать как можно короче и проще, но такие ответы вызывали новые вопросы, почти наивные.
Когда Седов, говоря о населении Колымского края, упомянул о племени чуванцев, Николай переспросил:
— Чуванцы?.. Я даже не знал, что есть у меня такой народ. И много их?
— Осталось всего несколько семейств, ваше величество.
— Почему же так мало? Ведь, пожалуй, эти семейства совсем могут исчезнуть, а наша держава теряет целую народность! Нужно бы принять какие-нибудь меры.
Когда Седов, рассказывая о рыбных промыслах,
— На что так много рыбы?
— Для еды, ваше величество.
— Но разве может семья съесть за год сотни пудов?
Седову пришлось объяснять, что жители всегда нуждаются в еде, голодовки у них дело обычное.
В крае нет хлеба, приходится от нужды питаться одной рыбой. Если рыбы не хватает, тогда наступает голод, в пищу идут древесина, заболонь, вымирают целые заимки.
— Что за страна такая, — пожал плечами царь, повернувшись к Фредериксу. — Ухитряются голодать в самых богатых краях. Голодают в Поволжье, на Украине и на Колыме. Но колымским казакам нужно помочь. Казаки — опора престола. Напомните мне, — обратился Николай к одному из придворных в расшитом золотом мундире, — сказать Саблеру, чтобы в церквах произвели сбор в пользу голодающих на Колыме казаков.
Седов поднял глаза на часы. Он стал чувствовать себя тяжело. Доклад его наполовину не сделан, а полчаса на исходе. Пытался продолжать, но царь постоянно прерывал вопросами или просил объяснить, что изображено на фотографиях. Когда прошло сорок минут, Седов почувствовал, что Сухомлинов, до этого пересмеи-вавшиися с кем-то за спиной у царя, дергает сзади за фалду сюртука: «Кончай!»
Сжав доклад до пределов возможности, Георгий Яковлевич закончил его в четверть третьего. О своей гидрографической работе пришлось совсем умолчать, упомянув только, что весь план экспедиции выполнен, фарватер на Колыме отыскан, и нет больше препятствий к посылке в Колыму коммерческих судов из Владивостока.
Едва он успел произнести последние слова, к Николаю подошел Сухомлинов и что-то негромко сказал. Николай передал Седову последнюю фотографию и бесцветно промолвил:
— Рад был видеть офицера, который побывал так далеко. Надеюсь в будущем еще услышать о вашем новом путешествии в далекие страны.
Царь подал докладчику руку и удалился со свитой.
Седов вытер лоб платком и вздохнул с облегчением.
Тот же придворный отвел его к подъезду и еще раз поздравил с высокой честью.
Георгий Яковлевич вышел в парк. Сняв свою жесткую треуголку и положив портфель на скамью, он еще раз обтер лоб платком. Какой-то неприятный осадок остался у него после этой аудиенции. Не то оскорбление, не то разочарование. Перебирая в памяти последний час, он так и не мог вспомнить, что было тягостного в свидании с царем — глупые ли выходки Сухомлинова или неумные вопросы самого царя. Или же все вместе с тусклым и серым обликом правителя великой России.
Но тут же пришла в голову старая, привычная мысль: «Ну, вот еще одно дело закончено», за ней еще: «Так или иначе, с этой минуты я, наконец, свободен!»
Седов широко улыбнулся, расправил плечи, вздохнул всей грудью и направился к выходу из парка.
Глава XIX
В РОДНОМ ГНЕЗДЕ
Покончив с докладом, Георгий Яковлевич стал горячо готовиться к Новоземельской экспедиции. Теперь ничто не могло ее задержать.
Впрочем, подготовка на этот раз не требовала такого внимания и предусмотрительности, как на Колыму. Новая Земля была ближе и доступнее.
До отъезда на Новую Землю Георгий Яковлевич решил съездить домой, на Кривую Косу.
Дома он не был девять лет. Подъезжая к Кривой Косе из Мариуполя на маленьком пароходике, не мог дождаться, когда обогнет длинный мыс. В нетерпении стоял на капитанском мостике. Вот открылся, наконец, восточный берег косы. Показались строения. Школа, церковка — все по-старому. Впрочем, вправо какие-то здания. А ближе их… Вот она, родная, маленькая хатка! Раскрыто окно. Кто-то ходит вблизи. Не мать ли? Опустив бинокль, Седов счастливо улыбнулся.
— Что увидали, вашскородие? — обернулся капитан, перебирая привычным движением спицы штурвала, и покосился в ту сторону, куда направлен был взгляд офицера.
— Вон домик наш! Почти десять лет не был я дома. Приезжал учеником. Наверное, никто меня не узнает. Мать-то с ума сойдет от радости. Вырос я здесь, на Кривой Косе.
— А! — протянул капитан. — В родное гнездо каждая птаха летит.
Георгий Яковлевич сошел на берег с маленьким чемоданчиком. Дал его нести какому-то хлопчику.
Дело было под вечер. Рыбаки и казаки сидели у завалинок. Встречные кланялись офицеру и оглядывались. Казаки вскакивали и отдавали честь. За спиной манили хлопца с чемоданом, спрашивали: «Кто?..» — «Не знаю», шептал тихонько хлопец и догонял приезжего. Только совсем неподалеку от хаты первая узнала его старуха Мокеевна.
Подхватив рукой подол, засеменила напрямки к седовскому окошку, зашептала, задыхаясь от волнения:
— Степановна!.. Слышь ты, Степановна!.. Твой… Твой-то штапкапитан… Приехал!.. В белом мундире, серебро на грудях… Иди скорей, встречай с хлебом-солью!
Наталья Степановна охнула, заметалась по хате, заправляя под платок седые волосы. Метнулась было к сундуку… Глянула в окошко — замутилось в глазах. В самом деле, идет весь в белом… Схватила впопыхах солонку, поставила на каравай, приоткрыла сундучок, не глядя вытащила полотенце, разостлала на руках и, подхватив хлеб с солонкой, встала на пороге как раз вовремя: гость повернул за угол, к знакомому крыльцу.
— Мама! Родная!..
Георгий Яковлевич взял хлеб-соль, поставил на стол и, радостно, заливчато смеясь, обнял старуху крепко-крепко.