Герберт Уэллс
Шрифт:
В комитетах и обществах, на митингах и заседаниях Уэллс ставил вопрос: за что воюем? В первые месяцы войны к нему очень прислушивались, потому что англичане действительно не понимали, за что воюют. Более того, они не понимали, воюют ли. Период осени 1939-го — зимы 1940-го получил название «странной войны»: Чемберлен рассчитывал, что все «рассосется», и серьезных боевых действий Великобритания не предпринимала (но мобилизация военных ресурсов шла на всякий случай). Уэллс напишет об этом: «В последние месяцы 1939 года Англия и Франция не столько воевали, сколько уклонялись от войны. Они постреливали в противника из-за линии Мажино, бросив Польшу на произвол судьбы». Между тем 15 ноября 1939-го немецкий адмирал Редер дал указание штабу военно-морских сил изучить «возможность вторжения в Англию при определенных условиях, вызванных дальнейшим ходом войны». Ранней весной 1940-го Чемберлен заявил, что «Гитлер упустил автобус». А через пять дней немцы захватили Данию и Норвегию. Эпоха Чемберлена закончилась. 10
После того как немцы захватили Бельгию, Нидерланды и Люксембург, настал черед крупной дичи: 22 июня было подписано Компьенское перемирие, по которому Франция согласилась на оккупацию большей части своей территории, демобилизацию почти всей сухопутной армии и интернирование ВМФ и авиации. В оставшейся свободной зоне 10 июля был установлен коллаборационистский режим Петена. Капитуляция французов была внезапной и не поддавалась никакому объяснению. «Окончательная победа Германии над Англией теперь только вопрос времени, — писал 30 июня 1940 года начальник штаба оперативного руководства вермахта генерал Йодль. — Вражеские наступательные операции в крупных масштабах более невозможны». Англия осталась против Гитлера одна-одинешенька; немцы были уверены, что англичане пойдут на заключение мирного соглашения. Но Черчилль отверг все предложения Германии, и 16 июля Гитлер издал директиву о подготовке операции «Морской лев». Операцию назначили на сентябрь. Гейдрих организовал шесть эйнзатц-команд для Англии, которые должны были арестовать всех, кто числился в «специальном поисковом списке», и всех немецких эмигрантов. Командующий армией Браухич подписал директиву, в которой говорилось, что «все здоровое мужское население Англии в возрасте от 17 до 45 лет должно быть интернировано и, если обстановка на месте не требует какого-либо исключения, отправлено на континент».
Атака люфтваффе на Англию (операция «Орел») была начата 15 августа с целью уничтожить английские военно-воз-душные силы и создать условия для вторжения. Но британские ВВС не дремали — уже в ночь на 29 августа английская авиация появилась над Берлином. Уэллс переживал странные минуты: он столько раз описывал войну в воздухе — и она случилась, такая, какой он придумал ее, и летчики, самые прекрасные существа, действительно спасают Англию! Его миролюбивые устремления были забыты; как все, он сжимал кулаки от мстительной радости, когда приходило известие о том, что «наши» сбили фашистский самолет. Вечером 7 сентября немцы предприняли первую массированную бомбардировку Лондона — 625 бомбардировщиков в сопровождении 648 истребителей. Это был самый ужасный воздушный налет, какие совершались до той поры. Штаб войск местной обороны (в обход премьера) распорядился передать по радио кодовый сигнал «Кромвель», обозначавший «Вторжение неминуемо»; началась паника, и Черчиллю потребовалось три дня, чтобы навести порядок. Воздушные бои велись около трех недель, Лондон бомбили беспрерывно. Но «наши» оказались сильнее: 17 сентября Гитлер принял решение отложить операцию «Морской лев», 12 октября отменил вторжение до весны — а потом и навсегда. Уэллс не ошибся, летчики спасли Англию; 20 августа, когда исход воздушной войны еще не был ясен, Черчилль сказал о них в палате общин: «В сфере человеческих конфликтов никогда еще люди не были так многим обязаны столь немногим».
Уэллс 7 сентября находился далеко от Англии, но начальная стадия операции «Орел» застала его в Лондоне. Он обедал у Сибил Колфакс вместе с Марией Игнатьевной, присутствовали также Моэм и американский журналист Винсент Шиэн. Как рассказывает Шиэн, во время обеда началась бомбежка; прозвучала сирена, и все стали вставать из-за стола, чтобы спуститься в бомбоубежище. Уэллс остался сидеть и заявил, что никуда не пойдет, пока не доест свой десерт: «Мне здесь очень хорошо. С какой стати я должен суетиться из-за этих маленьких варваров в машинах? Меня это не удивляет. Я это давно предвидел. Сибил, можно мне еще этого сыру?» Он отказывался спускаться в бомбоубежище в течение всех военных лет: по словам другого очевидца, он говорил, что «этот fucking Гитлер» не заставит его прятаться.
Еще до начала войны в министерстве иностранных дел стал работать Брюс Локкарт; он привлек к своей деятельности Марию Игнатьевну. В конце 1940-го в Лондоне образовалась группа французских политиков в изгнании и был основан журнал «Свободная Франция» под руководством Андре Лабарта; Будберг осуществляла связь между кабинетом Локкарта и редакцией Лабарта, а также работала во французской секции Би-би-си, которую возглавлял Гарольд Никольсон. Эйч Джи публиковался в «Свободной Франции» трижды — Будберг переводила его статьи. С июня в Лондоне жил де Голль, которого Черчилль, несмотря на личную неприязнь, признал «главой всех свободных французов»; Уэллс де Голля не выносил, считал фашистом и «мегаломаньяком» (это мнение разделял Рузвельт), но в «Свободной Франции» не сказал о нем дурного слова. Черчилля он в тот период тоже публично не ругал. В феврале 1940-го у Эйч Джи произошел конфликт с полковником Суинтоном из-за танков; потерпев поражение, он сел писать роман «Малыши в темнеющем лесу» (Babes in The Darkling Wood).
Стелла и Джемини, юноша и девушка вроде Джоанны и Питера, учатся в университете, посещают социалистические кружки, восхищаются Сталиным, видят в России идеал, верят в вечный мир. Начинается мировая война — они разочаровываются в пацифизме; затем советско-финская — следует разочарование в социализме и русских. Джемини не понимает, зачем жить, ему помогает выбраться из депрессии его дядя Роберт, проводящий сеансы психоанализа. Они рассуждают о том, почему в России все стало так плохо, и приходят к выводу, что «русские революционеры, германские нацисты, американские изоляционисты — все на свой лад пытаются убежать от реальности и заменить ее иллюзиями». Герой «собирает свой расколотый ум воедино» и понимает, что нужно деятельно служить добру сейчас (а добро на стороне тех, кто воюет против Гитлера) и одновременно работать над будущим переустройством мира. Он поступает в саперы, а Стелла становится медсестрой. Кризис Джемини — метафора, обозначающая кризис человечества: перед войной оно не понимало, зачем жить, но теперь «собрало свой ум воедино». Роман написан в форме платоновского диалога; в предисловии к нему Уэллс поднял забытую дискуссию с покойным Генри Джеймсом и заявил, что только «романы идей» имеют смысл. Никто с ним не спорил. Книга, опубликованная в конце 1940-го издательством «Сикер энд Варбург», была почти не замечена прессой.
В 1940-м Уэллс опубликовал еще две небольшие книги. В одной были обобщены его высказывания о целях войны — «Здравый смысл войны и мира: Мировая революция или бесконечная война» (The Common Sense of War and Peace: World Revolution or War Unending; издательство «Пингвин»); в устрашающие слова «мировая революция» он вкладывал очень миролюбивый смысл — принятие Декларации прав человека и распространение Всемирной энциклопедии. Другая называлась «Все плывем на Арарат» (All Aboard for Ararat; издательство «Сикер энд Варбург») — это притча о современном Ное. Бог объявляет Ною, что он должен спасти мир, построив ковчег, на котором соберутся все лучшие люди, и придумать новую, единую для всего человечества, религию. Когда Бог оставляет Ноя, тот произносит: «Человека нельзя победить, покуда он сам не признает себя побежденным. Я — никогда не признаю». Это Эйч Джи сказал о себе. Накануне своего семьдесят четвертого дня рождения он отправился в последнее путешествие — опять в США, по приглашению издательства «Альянс пресс».
Ливерпуль бомбили, пароходы топили; Уэллса это не напугало — он никогда не отличался физической храбростью, скорее наоборот, но после семидесяти лет чудесным образом переменился — и, три дня прождав морского конвоя, он 4 сентября отплыл в Нью-Йорк. Рузвельт вел кампанию по переизбранию на третий срок: сам он считал, что Америка должна вмешаться в ход войны, конгресс и общественное мнение были против — повторялась ситуация Первой мировой. Уэллс пробыл в США три месяца, наблюдал всю выборную кампанию, и она привела его в отчаяние. Впервые он отозвался о своих любимых американцах так нехорошо. «В драке типичный американец бьет не просто, как приходится бить, а изо всех сил. В делах он ставит на выигрыш, для него тут не может быть компромисса, и он почти лишен гордости созидателя. Созидатель для него не тот, кто создает прекрасные вещи, а делец, скопивший большие деньги», — писал он в статье «Неприглядная сторона Америки».
Лекция Уэллса называлась «Два полушария или один мир»; он выступил с ней 12 раз (преимущественно в Калифорнии, где жил у своих знакомых Ламонтов и последний раз увиделся с Маргарет Сэнджер) и дал множество интервью. «Поскольку расстояния теперь не существуют, все, происходящее в мире, касается каждого», — говорил он, настаивая, что американцы обязаны вмешаться. Но как? Вступить в войну? Нет, другое: пока США и СССР сохраняют нейтралитет, они должны взяться за руки и призвать мир к порядку, инициировав принятие Декларации прав человека и объединение всех желающих в Союз государств (термин «федерация» он отвергал). Американцы встретили эту идею ледяным недоумением.
Эйч Джи не стеснялся агитировать за Рузвельта и поносить американских «правых», а также Чемберлена, которого Черчилль оставил в своем правительстве, из-за чего постоянно ввязывался в перебранки. Он, кажется, вернулся к богостроительству, призывая к учреждению некоего Бога Истины, «которого ищет весь мир». Он особо подчеркивал необходимость общемирового контроля над авиацией — летчики могут погубить мир, но они же призваны его спасти, а вернувшись под конец своего путешествия в Нью-Йорк, выступил на эту тему по радио и был завален вопросами радиослушателей. Его речи о летчиках чрезвычайно любопытны и показывают, что, когда дело касалось этих небожителей, он терял и дар предвидения, и ощущение реальности. Осенью 1940-го, когда немецкая военная машина только набирала ход, он утверждал, что для Гитлера вот-вот все кончится — ведь «воздушное могущество немцев почти иссякло, их авиация не отвечает современному уровню, а лучшие летчики либо погибли, либо вымотались и утратили боевой дух». На американцев эти пророчества производили двойственное впечатление: с одной стороны, приятно слышать от умного человека, что с Гитлером покончено, а с другой — зачем вмешиваться, если все и так хорошо?