Герцен

Желвакова Ирена Александровна

Действие драмы замерло в ожидании Гервега.

Наталья Александровна оправдывалась: он, очевидно, думает «увидеть и получить дворец» или «нечто великолепное — совсем нет». Она умоляет Георга посмотреть на будущее жилище с ее точки зрения… С своей точки зрения, Герцен вовсе не против встретиться с привычным собеседником, даже вновь призывает сотрапезника поторопиться: «Приезжайте же, мы ждем — все приостановлено, / И не пьется водочка / По этой причине». Слышится модная песенка «Едет чиж на лодочке», которую в ту пору любит напевать Герцен. И бордо (с уточнением, Леовиль) попивать возможно, если нет другого славного винца.

Его появление в Ницце 22 августа 1850 года вводит всех в ступор. Гервег видит, теперь уже воочию, как сильно изменилась Натали. До разрешения от бремени ей оставалось всего ничего. Не может он

не почувствовать отвращения, ревности и раздражения Эммы под тяжестью зависимого существования в доме с террасой и садом, где рядом плещется море, «где тень олив и небо голубое». Да и сам он жестоко раздражен даже видом собственной жены, а она неумеренными жалобами теперь досаждает больной Натали, часами не вылезает из ее комнаты.

Глазами Герцена (уже в «Былом и думах») видим и Гервега: приняв «вид Вертера в последней степени отчаяния», он напоминал почти что помешенного, и обе женщины «были уверены, что он не нынче-завтра бросится в море или застрелится».

«Ничего не подозревающему» хозяину дома оставалось наблюдать эту фантасмагорию несовпадений заявленного в теории и проявившегося в обыденной жизни так явственно и так беспощадно.

Двадцатого ноября 1850 года появилась на свет крепкая здоровая девочка, которой суждено прожить долгую и вполне счастливую жизнь. Выбрали имя. С Ольгой, сообщал Герцен Марии Рейхель, «соединяется Олег вещий. К тому же хорошо по части равенства: Саша Тата Коля Оля. А если будет еще лет через 10, то я назову просто „Ля“».

Даже не оправившись от родов, в порыве вновь всколыхнувшейся, патологическойстрасти к Гервегу (этого трудного слова в «рассказе о психической патологии» не избежал сам Герцен), Наталья Александровна вновь берется за перо. Ее записочки возлюбленному, с которым она живет бок о бок, по накалу преувеличенных страстей превосходят почти всё, ранее ею написанное. 29 ноября 1850 года Натали обращалась к Гервегу: «Пусть когда-нибудь люди падут ниц, ослепленные нашей любовью, как воскресением Иисуса Христа».

Через пару дней после рождения Ольги, когда Натали еще не вставала с постели, Луиза Ивановна в компании мужчин — Герцена и Гервега, отправилась в город Виллафранка, чтобы после приятной прогулки пешком вернуться в Ниццу морем. Пока настроение приподнятое, Гервег в полном восторге, все время поет, — свидетельствует мать Герцена. В ее спокойном, стороннем повествовании о «приятной жизни под таким чудесным небом» прорываются тревожные нотки: сын не совсем здоров, мается головными болями, да и «старая история» с Гервегами всем поднадоела.

Профанация во всем скоро становится слишком очевидной. Гервег вновь настаивает на разрыве и уходе Натали из семьи. Минутные порывы покинуть Герцена возникают у нее так же часто, как и угасают. Она умоляет спокойно ждать. Ее экстатические послания Гервегу пытаются закрепить хрупкое равновесие: «На коленях умоляю тебя быть спокойным, не оскорбляться, не обижаться ничем…» В другом письме признается: «…я люблю свою семью, со всею любовью, которая только может таиться в сердце. <…> Такова моя натура, я люблю безумно; быть может, эта способность любить так велика во мне потому, что у меня нет других способностей? Я люблю для себя, исключительно из эгоизма…»

Внешне совместная жизнь в доме шла вполне обычно, хотя зловещий конец уже просматривался впереди. Одни только дети демонстрировали полную беззаботность. И Саша, и Тата Герцен, и Горас Гервег жили своей детской жизнью, решая свои важные детские проблемы. Счастливая повседневность оставалась их привилегией. И это пока еще мирное сосуществование двух семей осталось на картине, заказанной Натали известному акварелисту Жаку Гийо (Guiaud). Акварель не сохранилась, а может быть, не обнаружена [112] , но по фотографии, найденной у потомка Герцена Кристиана Амфу, интересно ее рассмотреть.

112

Тата Герцен еще в начале XX века приложила усилия, чтобы разыскать акварель. Все тщетно. Узнав об этом, М. К. Рейхель решила найти какой-нибудь способ увидеть картину и снять с нее копию: почему бы ни адресоваться к сыну Гервега? И она совершила невероятное (ведь связи между семьями

Герцена и Гервега были обрублены), разыскала адрес младшего из сыновей — Марселя и, прихватив с собой импозантную знакомую даму, предстала перед сыном Гервега. Тотчас, как было названо имя его отца, Рейхель заговорила о нем с восхищением и энтузиазмом. Сообщила, что цель их визита — получить разрешение и сфотографировать акварель. Марсель отозвался, что у него нет этой картины. Рейхель настаивала: акварель хранилась в футляре среди бумаг его матери. «Но теперь ее нет». — «Так где же она?» — допытывалась Рейхель. «У друга». Этим «зашифрованным» другом оказался биограф Гервега, доктор филологии Виктор Флёри, выпустивший в 1911 году книгу о поэте. Он живет в Гренобле, сообщил Гервег, и на просьбу «только взглянуть на картину и сделать маленькую фотографию прямо на месте» ответил согласием. С запиской от Марселя они посетили Флёри, и дело было сделано. Еще в 1919 году акварель находилась в Гренобле, но позже следы ее теряются. В бумагах Г. Гервега, переданных Э. Карром в Британский музей, картина отсутствует. Попытки обнаружить ее у потомков Флёри, предположительно и ныне живущих в Гренобле, ни к чему не привели. Моя недавняя поездка в музей г. Листаля (Швейцария), где Гервегу отведено значительное место в экспозиции и где хранится его архив, тоже не привела ни к чему конкретному. Директор музея г-н Шнайдер сообщил, что часть материалов была продана с молотка сыном Гервега — Марселем (умер в 1930-х годах), когда тот сильно нуждался.

Это тот самый дом Сю на Promenade Anglaise, где прошли мучительные дни в жизни Герцена (жили здесь с 4 августа 1850 года по начало августа 1851-го). Картина представляет часть четырехэтажной виллы с мансардой и террасой под аркой. За террасой — сад, небольшое строение вроде беседки. Едва различим фонтан. На дворе перед домом играют дети: мальчик повыше, везущий тачку, — это Саша; другой, ростом пониже, — Горас Гервег; совсем маленький, играющий с собакой, — Коля. Справа от мальчиков — Тата, держащая на поводке козу. Сверху, с веранды, на них смотрит Наталья Александровна.

Герцен не сомневался, что акварель назначена ему — как подарок к Новому году, но оказалось, что Натали приготовила ее для Гервега. Герцен был обескуражен, раздражен и не скрывал досады [113] . Окончательно пришла «уверенность в минутном увлечении Natalie», но и сознание, что в противостоянии с соперником он не будет вытеснен «из ее сердца».

Требовался только повод для прояснения ложной ситуации. И вскоре он нашелся. Наступление нового, 1851 года и судорожное настроение у всех встречавших его в доме Луизы Ивановны подвели черту. «…Случилось то, чего я ожидал, — писал Герцен в „Былом и думах“, — Natalie сама вызвала объяснение. После истории с акварелью и праздника у моей матери — откладывать его было невозможно.

113

Вещи, материальные предметы сыздавна влияли на судьбы людей. К ним относились как к оберегам, талисманам и пр. Они приобретали осязаемую, почти магическую силу, «впитывали» в себя пережитое и увиденное, воспринимались как символ, напоминание или укор. Портреты, картины, реликвии, осененные воспоминанием о былом, особенно почитались и бережно хранились в герценовской семье. Пример тому: почти что религиозное отношение и Натали, и Александра к его портрету работы Витберга, присланному невесте из ссылки.

Разговор был тяжел. Мы оба не стояли на той высоте, на которой были год тому назад.Она была смущена, боялась моего отъезда, боялась его отъезда — хотела сама ехать на год в Россию — и боялась ехать. Я видел колебанье — и видел, что он своим эгоизмом сгубит ее — а она не найдет сил. Его я начинал ненавидеть за молчание». Требовалось принять решение. Разрыв был неминуем.

Мучительные объяснения с женой не принесли ничего, кроме твердого решения Герцена — существовать под крышей «гнезда» вместе с Гервегами далее невозможно. «В душе моей царила смерть», — писал он, вспоминая эти дни. Впервые возникали мысли о самоубийстве, которые перекрывались яростным желанием — убить Гервега. Наталья Александровна, слабая, постоянно страдающая, умоляла только об одном — избежать дуэли с Георгом.