Герцогиня Пять Мешков
Шрифт:
***
ИСАБО
По всему было видно, что герцог расстроен настолько, что даже не может сказать ни слова. Он даже был не в силах ничего сказать!
– Вот зараза! – нахмурилась я, видя, как слезы ручьями текут по его красивому лицу, а рот открывается, чтобы издать сиплый от горя звук. – И не говори! Ее тут, значит, обласкали всячески, бегали за ней, а она!
У меня даже слов не находилось, чтобы выразить свое негодование.
– Это ж надо было! Только в карету прыг - скок, так уже нового
Но герцог был безутешен. Я вздохнула, видя, как он силится что-то ответить, а крупные слезы все текут и текут.
Еще бы! Ночью встал! Невесту оплакивать! Видать, понравилась она ему больно, раз так убивается!
– Ну и иди сюда! – смилостивилась я, обнимая герцога и утыкая его лицом в грудь. А потом ободрительно похлопала по плечу. – Не стоит она тебя! И ноги у нее кривые! Не нужна тебе невеста, которой на бегу в карету любовники и женихи заскакивают!
Для меня утешать кого-то было не впервой! Как видишь, что в Мэртоне кто-то приуныл или сидит, ревет, так подходишь, садишься рядом, обнимаешь, так слезы сразу просыхают!
У Бирюка пали крыша и кобыла, причем, крыша на кобылу. Была надежда на огород, но его весь истоптали, пока кобылу достать пытались! Сидит, рыдает, говорит: «Вон сколько горей на меня обрушилось! Боги, за что вы у меня все отняли!». Ну не выдержала я, подошла, рядом присела и разговаривать с ним начала. Утешать, подбадривать. А потом решила по хозяйству ему помочь. Как он меня не уговаривал, я была непреклонна. Стала подметать, а тут стена дома рухнула. Еле отскочить успела. Зато Бирюк плакать тут же перестал.
И с тех пор ни слезинки! Всегда улыбается. Даже, когда брат его любименький умер, в яблоню молния ударила, саранча весь урожай поела, он улыбается! Вот что забота с людями делает!
Герцог заерзал, слабо сопротивляясь. Ну еще бы! Мужчины, они такие! Гордые! Не любят, когда их утешают! А сами вон! Встали посреди ночи и ревут, пока никто не видит!
– Да не скажу я никому, что герцог тут нюни пускает, - успокоила я его, похлопав по спине. Но герцог снова попытался освободиться. – Да даже если кто и узнает, то что? Герцог – не человек? Ему что? Ни какать, ни плакать теперь нельзя!
В голосе моем звучало возмущение. Ну и злющие люди бывают! Сами, значит, могут! А герцогам всяким – терпи!
– Пусти! – донеслось до меня сиплое, а моя рубашка, которую я еле отстирала и высушила на себе снова стала мокрой от слез.
– И куда тебя в таком виде пускать? – спросила я, глядя на макушку герцога. Он притих. Вот она! Забота!
– Полетишь за ней? Морду набьешь жониху? И че? Полегчает? А жених, может, и сам морды бить мастак! Ну подеретесь вы! Одежу друг другу порвете, синяков понаставите! А кому от этого лучше будет? Ты уж лучше дома сиди! Целее будешь!
Герцог уже не сопротивлялся. И ничего
– Эх, горе с вами, мужиками! – выдохнула я, рассматривая свои босые ноги.
Я принюхалась к своей одежде, понимая, что действует цветочек! А то как только спать я легла, крысы меня разбудили. Табуном по мне пробежались! Вот я и натерла всю одежду, чтобы по мне не скакали! Крысы скакать перестали, а вот уснуть я уже не смогла. Ворочалась, вертелась. Уж больно запах крысохвоста мою деревню напоминал! Дом отчий, что при мельнице. И казалось мне, что лежу я дома, а не в чужом замке.
И запах такой домашний, такой родной… Просто сердце тоской защемило. И казалось, что встану я, выйду из дома, и Мартина увижу. Стоит он, по обыкновению своему возле яблони на старой табуретке, веревку с петелькой проверяет. Ветер веревку качает, а Мартин воет. Что-то, видать, не получается у него!
– Это я силки на птиц ставлю, - отвечает он.- Чтобы яблоки не клевали!
Хозяйственный он у меня, Мартин. Повезет девке, которой он достанется! Это я, как сестра, говорю! Хозяйственней Мартина во всей округе не сыщешь! И добрей!
Как минутка свободная выдастся, так сразу гроб строгать сядет! Гробы в деревне всегда нужоны! Мало ли, кто помрет внезапно? И пойдут родичи покойника по соседям побираться. Помогите, кто чем может. А мы ему гробом поможем! Вот радости –то будет!
А если крышу починить надо, то он туда с закрытыми глазами лезет! И каждый день деревья рубит. Самые огромные выбирает! Те, которые дровосеки стороной обходят, потому что бояться, что зашибет ненароком.
Только девки Мартина стороной обходят. Дуры набитые!
Герцог попытался открыть глаза и замахал руками.
– Спи, горе мое, - вздохнула я, и крепко прижала его голову к груди.
Глава десятая
Первый раз герцог открыл глаза, когда слышал странный шелест и натужное: «Эть!». Что означало это таинственное «эть!» он понял, когда его голова обо что-то стукнулась. Следом за «эть!» донеслось не менее таинственное: «фу-у-ух!». Прошло несколько мгновений. Подозрительных звуков не было. Зато рядом что-то страшно дохало.
Бертрану показалось, что где-то совсем неподалеку страдает астмой дракон. Или спариваются горные тролли, договорившись дышать по очереди. Страшное чудовище, которое сопело в темноте и пыталось отдышаться начинало слегка пугать герцога. Но он был еще слишком слаб, чтобы сопротивляться.
Внезапно доханье приблизилось. Так могла дышать только бешенная собака или что-то из детских кошмаров. Герцог сглотнул, как вдруг почувствовал, что чудовище схватило его за ногу.
Он уж было хотел подняться и объяснить в своей манере, что он не съедобен. Но едва пошевелил пальцами.