Германия. Свой среди своих
Шрифт:
Место рядом с черной женщиной так и осталось пустым.
И когда поезд тронулся, она посмотрела на меня своими светлыми глазами — по-моему, они были голубыми — и тихо так, обреченно сказала:
— Да не напрягайтесь вы так. Я привыкла. Я немка. Училась в Университете Гумбольдта. Я педагог. Потом работала в одной гуманитарной организации. У меня муж — афганец. Это мой сознательный выбор.
Я даже и отвечать не пыталась. Просто слушала.
— Вот скажите — вам страшно?
Что тут скажешь? Нет, наверное. Не страшно. Но как-то неуютно, что ли.
— Страшно? Я понимаю. Мне бы тоже было некомфортно.
И, подхватив свои балахоны, она двинулась к выходу. Народ молчал. Поезд шел. Мысли бежали…
Я ни в коем случае не хочу сказать, что в Германии сильно развита ксенофобия. Просто в отличие от классических «иммигрантских» стран здесь не так часто встретишь на улице женщину, закутанную в никаб, или, скажем, сикхов. Поэтому, разумеется, все незнакомое пугает и порой заставляет вести себя не вполне адекватно.
С другой стороны… У меня есть очень хороший друг. Зовут его Мохаммед. Кстати, распространенное в наших бледноарийских широтах имя. Здесь каждый третий — Мохаммед. Кто не Юрген и не Петер — тот Мохаммед.
Мой друг — правоверный мусульманин. Из многочисленной, изысканно разветвленной и отягощенной сложносочиненными родственными нитями семьи. Их у мамы с папой семеро. Мохаммед — четвертый сверху, как он сам говорит. Когда-то в далеких шестидесятых отец его — простой работяга из навсегда потерянного для цивилизации горного села — приехал на заработки в Германию.
Пахал на стройках вплоть до позапрошлого года. Неграмотный, честный, чистоплотный и очень «настоящий» работяга. Из тех, кто хорошо усвоил простую истину: будущее моих детей только в моих руках. Через год после приезда женился на младшей сестре своего сослуживца — такого же работника «кирки и мастерка». Потом один за другим родились дети…
Мохаммед с самого начала был другим. Не таким, как все дети «гастарбайтеров». Братья, повырастав, начали заниматься торговлей овощами или стали таксистами. Сестры вышли замуж и родили детей. Мохаммед, скроенный, казалось бы, по такому же лекалу, должен был стать точно таким же работягой. Может, строителем, может, таксистом, может, автомехаником каким.
Но он решил по-другому. Мохаммед стремился быть лучшим. Сначала он захотел стать самым лучшим специалистом по системной гастрономии. Это что-то вроде менеджера в сети ресторанов, рассыпанных по всему миру. Захотел — стал. Начинал простым официантом, потом получил образование и дорос до главного менеджера одной очень крупной сети.
Ему тогда и тридцати лет не было. Мохаммед был намного моложе многих своих подчиненных. Пришлось завоевывать авторитет, доказывать, что он не мажорный мальчик из богатой мусульманской семьи, которому приспичило поиграть в большого босса. Но своего добился. Добился — и что? И все. Надоело. Захотелось новых свершений.
Мохаммед бросил огромную зарплату, включающую сытые бонусы и целый ряд сопутствующих благ на все случаи жизни. Бросил, несмотря на уговоры руководства, удивленные взгляды друзей и приятелей и явное недовольство отца, который уже успел привыкнуть к солидному статусу сына да и, чего греха таить, к солидной материальной помощи.
Но Мохаммед бросил и начал все сначала. Снова пошел в университет, решил заниматься медицинской техникой. Почему? Неожиданно умер сын одного из друзей отца. Молодой мужчина чуть за тридцать. Сердце. Был бы в Германии — спасли бы без проблем. А там, в той стране, шансов не было. И Мохаммед вдруг вознамерился изменить свою жизнь. Говорит, почему-то решил, что хочет заниматься если не медициной, то чем-то близким. И снова пошел учиться. Параллельно устроился простым клерком в солидную фирму, занимающуюся разработкой и распространением оборудования для кардиологических больных.
С тех пор прошло какое-то количество лет. Сейчас у Мохаммеда свой процветающий бизнес. Он окончил университет, давным-давно ушел из той компании, организовав свою фирму.
У нас с Мохаммедом общие интересы, и мы довольно тесно общаемся. Когда меня и моего мужа с ним познакомили, он так и представился:
— Я — Мохаммед. У меня получается все, за что я берусь, и я — самый лучший.
— Обычно такими хвастливыми бывают только евреи, — хмыкнул муж. Пробный шар. Обычное дело. С партнерами имеет смысл играть с открытыми картами. И если сейчас, на этом этапе появится агрессия, говорить дальше не о чем.
— Не скажи, приятель. Среди нашего брата хвастунишек столько, что тебе и не снилось! Так что это мы еще посмотрим, — хохотнул Мохаммед и эффектным жестом разгладил тоненькие «бендеровские» усики. — Может, лучше обсудим дела?
С тех пор мы и общаемся, и работаем вместе. Многим нашим успехам — в том числе и в сфере межкультурных коммуникаций — моя компания обязана Мохаммеду. Его чутью, его хватке, его уму и таланту.
С одной стороны, таких, как Мохаммед — интегрированных в европейскую жизнь и в то же время соблюдающих свои традиции иностранцев тоже много. У таких, как Мохаммед, полно друзей-немцев. И отличаются они от местных только именем. Но я уверена, что случаи, подобные тому, что произошли в поезде с женщиной, закутанной в никаб, тоже нередки.
С другой стороны, после Второй мировой войны немцы очень болезненно реагируют на любые обвинения, касающиеся ксенофобии, будь то бытовая ненависть к соседям-марокканцам или отказ в приеме на работу человека, плохо говорящего по-немецки. Все эти случаи обычно становятся достоянием общественности, порой дело доходит до суда, и тогда уж обидчикам несдобровать.
В связи с этим хочется обратить ваше внимание на следующие аспекты:
• В Германии категорически не принято в открытую указывать человеку на то, что его внешний вид, привычки или манера изъясняться не соответствуют общепринятым стандартам. Упрек в том, что человек, скажем, говорит с акцентом, может быть расценен как дискриминация, и тогда не избежать судебного вмешательства.
• В целом практически в каждой фирме существует свой дресс-код, которого в общих чертах следует придерживаться. Речь не идет о беспрекословном следовании корпоративному стилю (если только человек не работает в банке, где обязательны костюмы, или, скажем, в медицине, где принята форменная одежда). Конечно, сотрудники имеют право одеваться так, как им нравится, но, тем не менее, мало какое начальство будет приветствовать наличие у себя на рабочем месте, будь то большой супермаркет или компьютерная фирма, сотрудника, одетого в белые арабские одежды. Не потому, что шеф — гнусный ксенофоб, а на том лишь простом основании, что в рабочее время человек — прежде всего сотрудник. Служащий фирмы, у которой есть свои корпоративные нормы поведения.