Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
Котенка он настиг у запыленных колодок немца.
Холодея от страха, Валерик в кусты метнулся: так близко к пленным он еще не приближался.
А немец канистру с плеча опустил, присел на нее и котенка ручищей гладит. Ладонь его киркой да кувалдой в лопату разбита, и кожа на ней, как на пятке, наверно, не чувствует шерсти кошачьей.
А котенок глазищи на немца наставил и тянется, что есть мочи, и когтями штанину терзает, и пронзительно просит есть.
Улыбается немец и нестрашным становится.
И вниманием пристальным глаза мальчика
А пленный погладил котенка, вздохнул отчего-то и, не глянув на мальчика, словно здесь его не было, размеренным шагом по стежке побрел. И канистра поплыла над ним, ветки сирени цепляя.
Удаляясь, колодки затокали, и голодным комком покатился за немцем котенок ничейный.
— Знакомый такой! — шепчет вслед уходящему немцу Валерик. — Знакомый! Немец, вы кто? Почему вы знакомый такой?..
А внутри нетерпением все переполнено. Все торопится в нем и ответа немедленно требует!
И на всем белом свете в такие минуты, кроме бабушки Насти, никто не поможет.
— Бабуль, почему этот немец знакомый такой?
— А какой такой немец?
— Что охранникам воду таскает.
— Ну, дак топчется тут каждый день, вот тебе и знакомый. И не знакомый он вовсе, а похож на кого-сь. А когда он похож, то глядится тебе как знакомый… Ну, дак ты разглядел, на кого он похож?
— Нет, — вздыхает Валерик. — Он, бабуля, не хочет разглядываться. Но похож очень- очень!
И бабушка Настя усмиряет спокойствием горечь его нетерпения:
— Ну, похож и похож, что ж поделать теперь… Только ты не спеши: быстро, внучек ты мой, хорошо не бывает. Видала я немца того. Немец как немец, пленный, да и все. Ни на кого не похож, сдается мне. Разве что на родню германскую, да, может, еще на артиста какого… Дак может-таки на артиста? — смолкает она, ожидая ответа.
— На артиста? — вспоминает Валерик героев кинокартин, что «крутят» солдаты на выгоне, растянув полотно между двух тополей. — Нет, бабуля, артисты у нас не такие. Они ж все герои! А пленный тот — просто немец! Разве немцы похожи на русских героев!
— Дак, может, ты его при немцах видел! — шепчет бабушка Настя и рот прикрывает ладошкой, будто остерегается, что еще что-то скажет опасное.
— При немцах? — растерянно смотрит Валерик на бабушку.
— Да не вот тебе сразу сейчас вспоминай, а по-тихому! Раньше к немцу тому приглядись, чтоб никто не мешал. Обязательно вспомнишь, если видел когда…
— Я когда еще вспомню, бабуля! А мне надо сейчас!
— Ну, понятное дело, — соглашается бабушка Настя. — Только как же помочь тебе, внучек ты мой? Германца ж не спросишь, на кого он похож. Да он и не знает. Это ж все будто сбоку глядится… Кто да как и на кого похож.
— И ты не знаешь, на кого похожа?
— А Бог с тобой, милок! — нарочито пугается бабушка
И с улыбкой вздыхает она, и лицом молодеет. Видно, с той глубины, где она свою юность хранила, поднималась к ней светлая радость. Неувядающая радость, чистая. Одна из тех необходимых радостей, что помогает человеку жить.
— Бабуль, а ты разве была молодой?
— Эва! Внучек ты мой! Да какой завлекалкой была! Сколько радостей было! А сколько печали да слез…
И в подол опускает глаза, будто внемлет далекому звону тех красивых, ушедших времен. И молчит.
— А я на кого похож?
— На трубочиста, — вздыхает бабушка с лучистыми смешинками у глаз.
— Я ж на полном серьезе, бабуля!
— Все говорят, «на мамку», — крутит бабушка головой и поджимает губы. — А мне сдается, что на папку, хоть я его и не видала.
— Конечно, на папу! Только папа у нас над столом неразборчивый, а хорошего мамка в тумбочке прячет, потому что последняя карточка. А какой настоящий мой папка — не знаю.
— Дитенок ты мой дорогенький! — трагически бабушка шепчет. — Ай-яй-яй! Доведись тебе папку где встретить, дак не узнаешь!
— Не-а! — от слезной жалости к себе Валерик готов разреветься.
— Ну, не горюй, милок. Этому горю мы лад найдем. А к немцу тому приглядись хорошенько. Не спеша приглядись. Бог даст, и вспомнишь, на кого он похож, раз душа того просит.
Последний путь раввина
Перекрестившись в кустах, как бабушка Настя учила, и пересиливая робость, Валерик за немцем с канистрой последовал, с надеждой вблизи разглядеть знакомость его непонятную, что никак разрешиться не может: на кого этот пленный похож?
«А может, ты его при немцах видел?» — неслышно бабушка напоминает, но глянуть в прошлое Валерику не хочется. Оно и так при нем, как старая болезнь.
Когда гроза и небо разрывают молнии, и гром над головой — ему бомбежки вспоминаются. И в шуме ветра и дождя он слышит свист летящей бомбы. И ожидание удара — страшней грозы!
Но прошлое нахлынула нежданно, когда Валерик по дороге на базар «за щавельком на борщик» глазами набежал на синагогу, и хмурое строение ему минувшее напомнило.
То было той самой фашистской зимой, когда в ошалелый мороз в стенах лопались бревна и земля под ногами, немцы гнали людей, опоясав конвоем с собаками.
Стыло позднее утро. В белой дымке искристой висло солнце над городом. А по улице люди в домах, приморозившись к окнам, прикованно ждали. В ожидании скучном Валерик на стуле стоял и в оконном стекле для подгляда глазок языком выгревал.