Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
— А у нас ходиков нету! — в тишину говорит Валерик, располагаясь с котелком за маминой тумбочкой. — Мамка не любит чаканья часов. У нас будильник громкого боя!..
Суп «картошешный» съедается быстро, и теперь до гудка заводского ничто к бараку его не привязывает.
Можно и к Фрицу слетать, и в футбол поиграть мячом самодельным. Попрыгать солдатиком смелым с высокой ивы в пропасть озерную, на глазах у студенток пединститута, и на песке раскаленном всласть поваляться, пока не грянет гудок заводской.
Гудок возникает над миром не вдруг, не как выстрел, а постепенно, с набирающим силу шипением. Белым паром по крыше котельной он течет из короткой трубы с набалдашником. Сквозь шипение то металлический звон прорастает, все усиливаясь, пока не зайдется неистовым ревом и звоном железным. И, воздух собой сотрясая и дав себе волю, гуляет под небом гудок возрожденный! Гудок настоящий! Все как положено быть при заводе таком и трубе, достающей до самого неба!
Пугался Валерик по первости и к земле приседал, если рев заставал у котельной. На корточках так и сидел, ладонями уши закрыв, боясь шевельнуться, наблюдая за облачком пара, когда перестанет клубиться.
И вот затихает гудок. И воздух, тем ревом взвихренный, еще долго, как пьяный, шатается меж бараков, цехов и сирени. И долго еще из ушей не выходит рев тот железный.
Но гудок заводской для Валерки — не просто рев из короткой трубы с набалдашником, что из крыши котельной торчит. Рев гудка — это голос котлов-великанов, что в котельной огонь поедают. Тех самых котлов, что тащили со станции «Сталинцы» мощные, надсадно небо прожигая раскаленными струями выхлопов да ребордами гусениц вминая булыжник дороги!
И под тяжестью черных махин визжали полозья бревенчатые, и серый дым из-под них сочился, пропитанный духом смоловым. И дерево белесыми мазками себя на камнях оставляло, и канаты стальные гудели, как гитарные струны!
И даже ветер с листвой перестали шептаться, когда те котлы перед новой котельной остановились!
То представление невиданное было и яркий праздник на всю жизнь для ребятни барачной!
А бабушка Настя силу гудка к заводской трубе относит:
— Вот она, матушка наша! — на трубу с почтением смотрит. — Всю войну отстояла! И выстояла! Что тебе русская баба! А сколько ж осколков в ней позастряло! Одному только Богу известно. На человека б если, дак помер бы давно. А она дымит себе, да и гудит еще как!
— Бабуля, гудит не труба, а гудок, — поправляет Валерик, которому Сережка-ремесленник все объяснил, как только пустили котельную и вся ребятня барачная сверяла точность подачи гудка по ходикам своим настенным. — И паром он гудит, а не дымом.
— Ну, не знаю, — с легким недовольством отзывается бабушка. — Не знаю, как там гудок твой гудит, а только без трубы никакого б гудка не было. Как ни спрошу, бывало, соседа, когда завод заработает, а он: «Когда гудок загудит, бабка Настя». А когда ж он загудит? — пытаю. «А когда трубу починим». О, как!..
И многозначительно палец указательный в небо заостряет. И торчит над головой у нее этот палец, как громоотвод на трубе заводской.
От такого сравнения Валерик улыбается, а бабушка Настя улыбку его по-своему расценивает. Хмурится и категорически утверждает:
— Труба, выходит, всему голова, внучек ты мой! А ты говоришь…
Фриц и ходики бабушки Насти
— Гутен так, матка! — здоровается с бабушкой Фриц и ставит на лавку ведро с водой.
— Гутен, гутен, — улыбается бабушка. — А я и думаю: куда это внучек с ведром стреканул? А оно вон что, оказывается… Ну, дак это и есть твой немец?
— Да, бабулечка, это Фриц.
— Да все они фрицы… А звать его как?
— Так и звать его — Фриц!
Фриц глядит на бабушку Настю и кивает головой.
— Он не просто Фриц, — поясняет Валерик, — а Фриц Мюллер.
— Вон оно что. Ну, Мюллер, дак и Мюллер! Спасибо, что водичку принес. А то дитенок мой когда еще наносит бидончиком, помощничек мой.
И неожиданно замечает сходство в лицах Фрица и Валерика: «Ах ты, Боже ж Ты мой, Боже! Вот тебе и знакомый! Как две капли воды!.. Пресвятая Богородица! Разве бывает такое! — шепчет себе под нос бабушка, словно молитву читает. — Ай- яй- яй…»
Справившись с удивлением, наливает в кружки компот Валерику и Фрицу:
— Угости-ка вот товарища узваром. Да и сам хлебни.
И хлеба ломтик, аккуратно отрезанный, немцу подает:
— На-ка вот. С хлебцем оно сытней.
— Найн, найн, матка, — отстраняет Фриц бабушкину руку с хлебом. — Клеб найн. Нам кармешка гут.
— Вас хорошо кормят да, Фриц? — уточняет Валерик.
Фриц кивает головой, отхлебывая из кружки узвар:
— Кармешка луче.
— А нас никто не кормит. Мы сами едим…
— Ну, лучше, дак и лучше, — поджимает бабушка губы, и кусочек хлеба под салфетку убирает.
А Фриц с интересом бабушкину комнату оглядывает, и на ходиках старых взгляд его замирает. Глаза переводит на гирю в виде шишки еловой, на которой подвешены ножницы и зеленая гильза от патрона винтовочного с торчащим гвоздем из нее:
— Матка, матка!
— А, часы! Известно, что надо ремонтировать, да где мастера взять…
— А Фриц — мастер! Правда, Фриц? Отремонтируй бабушке часы!
Фриц улыбается и кивает головой.
— Молодец, Фриц! Они хорошие, только идут не туда! А ты, бабулечка, не бойся, он отремонтирует! Он же мастер мировенский!
— Ну, раз мастер, дак и делает нихай, — соглашается бабушка с легкостью, удивившей Валерика. — Знаю, что отладит.
— Откуда ты знаешь, бабуля?
— Ну, дак видно ж… Да и тебе больно хочется.