Герои 1863 года. За нашу и вашу свободу
Шрифт:
Когда пароход отчалил и взял курс в открытое море, Домбровские облегченно вздохнули: теперь они были вне досягаемости царской полиции. Однако естественная радость от сознания свободы и безопасности очень скоро сменилась тоскливым чувством, хорошо знакомым всякому, кто надолго покидал свою родную страну. Уходящие за горизонт берега Российской империи — это полицейские гонения и военные суды, каторга и ссылка, нищета и бесправие. Но это и милая сердцу отчизна, незабываемые детство и юностн, друзья и родные, а главное — то святое революционное дело, которому уже отдДно так много, которому они готовы посвятить оставшуюся жизнь.
В Стокгольме и Копенгагене польские и русские эмигранты радостно приветствовали Домбровского, который приобрел широкую известность в революционной среде. Это нашло отражение в специальной статье эмигрантского журнала «Отчизна», написанной кем-то
Остановку в Стокгольме Домбровский использовал для того, чтобы публично поблагодарить оставшихся в России друзей и п<^ возможности снять с них подозрения, чтобы дать отповедь реакционной печати, которая изощрялась в клевете на него, его жену и тех, кто помог им бежать. С этой целью он написал два открытых письма, свидетельствующих о том, что их автор очень неплохо владел пером.
Первое письмо было адресовано нижегородскому губернатору А. А. Одинцову. «Выезд жены моей из г. Ардатова, — писал Домбровский, — подаст, вероятно, повод к следствию. Что такое следствие — мне по опыту очень и очень хорошо известно. Я испытал, что следственные комиссии никогда ничего не открывают, а часто из своекорыстных видов запутывают невинных, и потому, желая отклонить подозрения и неприятности от кого бы то ни было, считаю необходимым изложить вам обстоятельства этого побега...» И далее Домбровский рассказывает выдуманную историю; из которой следует, что и побег жены из Ардатова и отт*-езд за границу подготовил и осуществил он один без чьей-либо помощи и даже без ведома самой беглянки. «...Все было так просто, — заявил он, — что тут не было нужды ни в каких сообщниках, по крайней мере в Ардатове». (Стараясь убедить Одинцова, что виновников побега ему искать нечего, а остается лишь признать упущения своих подчиненных, Домбровский предлагает губернатору утешиться мыслью о том, «что это маленькая [...] неприятность будет источником счастья для людей, много уже страдавших».
Другое письмо, отправленное Домбровским из Стокгольма, было адресовано редактору «Московских ведомостей» М. Н. Каткову — этому либеральничавшему когда-то публицисту, ставшему в годы восстания выразителем мыслей крайней реакции, оголтелым шовинистом и полонофобом. Постоянной темой его писаний была злобная, граничащая с доносами клевета на революционеров, а излюбленным приемом — попытки поссорить их друг с другом на национальной^ идейной и иной почве. Именно в этой области Домбровский и решил дать отпор реакционному писаке:
«Милостивый государь! В одном из номеров «Московских ведомостей» вы, извещая о моем бегстве, выразили надежду, что я буду немедленно пойман, ибо не найду убежища в России. Такое незнание-своего отечества в публицисте, признаюсь вам, поразило меня удивлением. Я тогда же хотел написать вам, что надежды ваши неосновательны, но меня удержало желание фактически доказать все ничтожество правительства, которому вы удивляетесь, по крайней мере, публично. Благодаря моему воспитанию я, хотя и иностранец, знаю Россию лучше вас. Я так мало опасался всевозможных ваших полиций: тайных, явных и литературных, что, отдавая полную справедливость вашим полицейским способностям, был, однако, долго вашим соседом и видел вас очень часто. Через неделю после моего побега я мог отправиться за границу, но мне нужно было остаться в России, и я остался. Потом обстоятельства заставили меня посетить несколько важнейших русских городов, и в путешествиях этих я не встретил нигде ни малейшего препятствия. Наконец, устроив все, что было нужно, я пожелал отправиться с женой моей за границу, но, хотя жена моя была в руках ваших сотрудников по части просвещения России, исполнение моего намерения не встретило никаких затруднений. Словом, в продолжение моего шестимесячного пребывания в России я жил так, как мне хотелось, и на деле доказывал русским патриотам, что в России при некоторой энергии можно сделать что угодно.
Только желание показать всем, как вообще не состоятельны ваши приговоры, заставляет меня писать человеку, старавшемуся разжечь международную вражду, опозорившему свое имя ликованием над разбоем и убийством и запятнавшему себя ложью и клеветой. Но, решившись на шаг столь для меня неприятный, не могу не выразить здесь презрения, которое внушают всем честным людям жалкие усилия ваши и вам подобных к поддержанию невежества и насилия Правда, удалось вам на некоторое время разбудить зверские' инстинкты и фанатизм русских, но ложь и обман долго торжествовать не могут. Толпы изгнанников наших разнесли в самые глухие уголки России истинные понятия о наших усилиях и о нашем народе. Появление их повсеместно было красноречивым протестом против лжи, рассеиваемой официальными и наемными клеветниками, и пробудило человеческие чувства в душе русских.
Симпатия эта послужит основанием возрождения русского народа, и да будет она укором для вашей совести, если только ее окончательно не потушило пожатие царской руки.
Примните, милостивый государь, от меня эту новую для вас регалию. Сохраните и ее вместе с другими для потомков ваших: они найдут в ней более правды, чем в других, и легко отличат, что она послана не после торжественного обеда.
Ярослав Домбровский. Стокгольм, 16 июня 1865 г.».
2 июля 1865 года это письмо появилось в «Отчизне», 15 июля оно было опубликовано в «Колоколе» вместе с письмом Одинцову. Оба названные издания довольно широко распространялись не только в эмиграции, но и на территории Российской империи, так что публичная пощечина, нанесенная Каткову, имела весьма значительный резонанс. Он был усилен перепечаткой письма Домбровского в некоторых других изданиях, выходящих за границей, распространением в России его рукописных списков. Копия письма есть и в сохранившемся архиве Каткова.
Письмо Каткову, помимо своего прямого адресата, имело еще и другой: в какой-то мере оно было обращено к русским друзьям и единомышленникам Домбровского. Чувство признательности к ним и вера в необходимость и плодотворность сотрудничества с ними, выраженные в письме, сохранились у Домбровского на всю жизнь. Не прекратились и его контакты с издателями «Колокола», начавшиеся публикацией цитировавшихся выше писем. Подтверждением тому служит, в частности, письмо Герцену, написанное Домбровским в сентябре 1866 года и посвященное не раз упоминавшемуся уже В. М. Озерову, который незадолго перед этим также вынужден был эмигрировать, опасаясь ареста по делу о готовившемся покушении на царя. «Ротмистр Озеров, — говорится в письме,— принадлежит к числу тех светлых личностей, которые мечтали в России*о свободе и с самоотвержением боролись против катковщины. Ему лично я обязан своим спасением; у него я нашел приют в Петербурге, и благодаря его великодушной помощи удалось мне вырвать жену мою из ссылки. Запутанный одной из последних жертв Муравьева в процессе Каракозова, Озеров спасся только благодаря своей энергии и в настоящее время находится в Париже. Здесь, под именем Альберта Шаховского, учится он сапожному ремеслу, чтобы снискать себе какие-либо средства для жизни. Не только чувство благодарности к Владимиру Михайловичу заставляет меня писать к вам эти строки, но и желание дать вам возможность употребить его для ваших трудов в России. Вы найдете в Озерове честного и мыслящего человека, горячего патриота, предприимчивого конспиранта и смелого агента. Таких, как он, людей немного, и мне остается только поздравить вас с находкой и пожалеть от души, что Озеров не поляк». Рекомендация Домбровского оказала свое воздействие: Озеров близко сошелся с издателями «Колокола», в особенности с Огаревым.
В один из августовских дней 1865 года Домбровские прибыли в Париж. Столица Франции, ее окрестности и ряд французских городов служили в то время •приютом для нескольких тысяч бывших участников восстания, скрывавшихся от преследований царизма. Наличие друзей и знакомых среди ранее приехавших соотечественников, знакомство с языком, облегчающее возможность заработков, сравнительно хорошее отношение французской общественности к польским эмигрантам—таковы важнейшие житейские соображения, которыми руководствовались многие поляки, вы-бйрая Францию в качестве постоянного места жительства в эмиграции. Для Домбровского эти соображения также играли роль, но главным для него было то, что во Франции в основном находились те активно действующие эмигрантские организации, через которые можно было поскорее включиться в революционную борьбу.
Деньги, собранные товарищами в Петербурге и отчасти в Стокгольме, были на исходе. Сняв более чем скромную квартиру на ул. Вавен, Домбровский начал искать работу. Ему посчастливилось: он поступил на должность чертежника (Академия генерального штаба давала в этом отношении хорошую подготовку). Заработок был невелик, сводить концы с концами было очень трудно. Но по сравнению со многими другими эмигрантами материальное положение Домбровских было сносным, тем более в первое время, когда еще не было детей.