Герои и антигерои Отечества (Сборник)
Шрифт:
На реке Вид русские войска окружили уже со всех сторон сорокатысячную турецкую армию; Осман-паша, раненный в ногу, отдал свою саблю победителям.
В сумерки в караулку, где находился турецкий командующий, примчался «белый генерал», назначенный военным губернатором Плевны. Скобелев порывисто вошел в караулку и устремил свой взор на Османа; тог тоже поднял понуренную голову и взглянул на своего самого страшного противника.
Взгляды обоих генералов встретились.
Через мгновение Скобелев порывисто двинулся вперед, протянул турецкому командующему руку и, обращаясь к переводчику, сказал:
— Передайте паше, что каждый человек по натуре более или менее завистлив, и я, как военный, завидую Осману в том, что он имел
Паша слушал внимательно переводчика, потом он вскинул глаза на Скобелева, скромно улыбнулся и проговорил:
— Генерал еще так молод летами, а между тем он успел сделать столь много и так хорошо заявить о себе на военном поприще, что я не сомневаюсь, что если не я, так, может быть, дети мои отдадут ему почтение, как фельдмаршалу русской армии.
Наверное, предсказание турецкого командующего сбылось бы, если бы жизнь Скобелева трагически не оборвалась на взлете военной карьеры.
Получив месячный отпуск 22 июня (4 июля) 1882 года, М. Д. Скобелев выехал из Минска, где стоял штаб 4-го корпуса, в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. По обыкновению Михаил Дмитриевич остановился в гостинице «Дюссо», намереваясь 25 июня (7 июля) выехать в Спасское, чтобы пробыть там «до больших маневров».
По приезде в Москву Скобелев встретился с князем Д. Д. Оболенским, по словам которого генерал был не в духе, не отвечал на вопросы, а если и отвечал, то как-то отрывисто. По всему видно, что он чем-то встревожен.
— Да что с вами, наконец? — спросил Оболенский. — Сердитесь из-за пустяков. Вам, должно быть, нездоровится?
Скобелев ответил не сразу.
— Да что, — задумчиво протянул он, меряя шагами небольшой кабинет «Славянского базара», — мои деньги.
— Какие деньги? — дисплея князь. — Бумажник украли у вас?
— Какой бумажник! Мой миллион… Весь миллион пропал бесследно.
— Как? Где?
— Да и сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться… Вообразите себе, что Иван Ильич (Маслов — близкий к Скобелеву человек, ведший его хозяйственные дела. — А. Ш.) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. Он в ответ чуть не лает на меня из под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать.
24 июня Скобелев пришел к И. С. Аксакову, принес связку каких-то документов и попросил сохранить их, сказав: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным».
На другой день состоялся обед, устроенный бароном Розеном в честь получения очередной награды. За столом находилось шесть-семь человек. В том числе, кроме Скобелева и Розена, адъютант генерала Эрдсли, военный доктор Вернадские, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.
Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение.
«А помнишь, Алексей Никитич, — обратился он к Баранку, — как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал — слава человеческая, аки дым преходящий… подгулял поп, а… хорошо сказал».
После обеда вечером М. Д. Скобелев отправился в гостиницу «Англия», которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз (по другим сведениям ее звали Элеонора, Ванда, Роза). Эта кокотка неизвестной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой. — А. Ш.), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была известна всей кутящей Москве.
Поздно ночью Шарлотта прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер. Покойника узнали сразу. Прибывшая полиция ликвидировала панику среди жильцов, переправив тело Скобелева в гостиницу «Дюссо», в которой он остановился.
Интересно свидетельство В. И. Немировича-Данченко:
«Я спал у себя на Большой Московской в гостинице. Всегда, приезжая в Москву, останавливался там. Думаю, был час седьмой утра. Кто-то говорит мне, дотрагивается до меня. Открываю глаза. Тусклый свет. У моей кровати солдат. Не разберу кто. Шторы опущены.
— Василий Иванович, вставайте…
— Зачем… Что случилось?
Всматриваюсь, узнал скобелевского денщика, оставшегося у него после войны.
— В чем дело?
— Генерал умер.
— Какой генерал. Что за чепуха!
Солдат зарыдал.
— Михаил Дмитриевич умер?
— Так точно!
— Да ведь он в Минске.
— Третьего дня приехал в Москву. Не приказывали никому сказывать. Вчера пообедали у себя, а потом с штабс-ротмистром Марченко куда-то ушли. А сейчас их тело привезли, сказывают из гостиницы „Англия“. Совсем точно дерево. Одеть трудно.
Тучка окутала все, неожиданным громом расшибло.
Сижу на постели. Ничего не могу сообразить. Что-то ужасное, непоправимое. Рухнула громада, на которую потрачено столько работы, вдохновения, мыслей…
— Как он попал в „Англию“?
— Известно, люди молодые, повеселиться хотели. У себя в Минске невозможно. Сейчас во все колокола звонить начнут, а душу отвести надо. Так они со своих слово взяли до завтра: ни вам, ни Иван Сергеевичу (Аксакову) не говорить, что они здесь.
Кое-как набросил на себя что попало. Тороплюсь. Отель „Дюссо“ был недалеко. От Большой Московской оставалось перебежать театральную площадь. Там уже толпятся люди.
Большой номер с его золотистыми штофными обоями весь залит солнцем. На кровати — Михаил Дмитриевич. Сквозь полуопущенные веки сине-стальные глаза неподвижны. Муха ползет по реснице. Кто-то отгоняет ее. Хватаю его руки, плечи… Солдат прав, как дерево, так бывает от столбняка…
В голове точно огнем нижут мозги беспорядочные мысли. Все видишь, все замечаешь и ни в чем себе отдать отчета не можешь… Показался штабс-капитан М. и исчез куда-то. Больше я его ни в эти, ни в следующие дни не видел. Он провел со Скобелевым все это зловещее „вчера“ и роковую ночь на сегодня. Он должен рассказать в чем дело? Как это случилось. Но он растерянно молчит, отводит глаза от пристальных взглядов, из-под черной щетины густых волос каплет пот, а руки трет, точно им холодно. И всех от него отбрасывает в сторону. Издали всматриваются, а близко не подходит никто».
Вскрытие производил прозектор Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно».
Никогда раньше Скобелев не жаловался на сердце, хотя его врач О. Ф. Гейфсльдер во время Туркестанского похода и находил у генерала признаки сердечной недостаточности. «Сравнительно с ростом и летами, — говорил он, пульс у Скобелева был слабоват и мелкий, и соответственно тому деятельность сердца слаба, и звуки сердца, хотя и частые, но глухие. Этот результат аускультации и пальпации, состояние всех вен и артерий, насколько они доступны наружному осмотру, вместе с патологическим состоянием вен, дали мне основание заключить о слабо развитой сосудистой системе вообще и в особенности о слабой мускулатуре сердца».
Однако при этом, в известной степени опровергая свое заключение, Гейфельдер отмечает совершенно необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что в действительности сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.
Мало верили в официальную версию и большинство современников Скобелева. Характерно замечание В. И. Немировича-Данченко: