Герои и антигерои Отечества (Сборник)
Шрифт:
А вот что автору предисловия отвечает из своего далека сам Николай Степанович. В письме к жене — Анне Андреевне Ахматовой, датированном 25 июля 1915 года, поэт писал:
«Дорогая Аничка, у нас уже несколько дней все тихо, никаких боев нет. Правда, мы отошли, но немец мнется на месте и боится идти за нами.
Ты знаешь, я не шовинист. (Разрядка моя. — В. М.). И однако, я считаю, что сейчас, несмотря на все отходы, наше положенье не хуже, чем в любой из прежних моментов войны. Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело, и больше, чем когда-либо верю в победу».
«Записки кавалериста» проникнуты искренней, нежной любовью к Родине, уважением и гордостью за русского человека, честно выполняющего свой воинский и гражданский долг. И вместе
И точно так же воспринимают происходящее герои его очерков. Вот, например, характерный эпизод: «Мы вошли в крайнюю халупу, где собирались раненые. Их было человек десять. Они были заняты работой. Раненные в руку притаскивали жерди, доски и веревки, раненные в ногу быстро устраивали из всего этого носилки для своего товарища с насквозь простреленной грудью. Хмурый австриец, с горлом, проткнутым штыком, сидел в углу, кашлял и беспрерывно курил цигарки, которые ему вертели наши солдаты. Когда носилки были готовы, он встал, уцепился за одну из ручек и знаками — говорить он не мог — показал, что хочет помогать их нести. С ним не стали спорить и только скрутили ему сразу две цигарки».
В «Записках» рассказывается о необычных для нашего сегодняшнего представления взаимоотношениях русских солдат и местного польского населения. Мы знаем много негативных моментов из истории прошедшей войны, когда поляки проявляли часто неприятное, а то и агрессивное отношение к советским военнослужащим. Объяснялось это тем, что Россия была долгие годы захватчиком по отношению к Польше, введя в ней жандармские порядки.
Гумилев, разумеется, не зная, что будет происходить через четверть столетия и какое объяснение будут давать этому потомки, представляет нам в очерках несколько эпизодов, свидетельствующих, что поляки доброжелательно, а порой даже жертвенно, относились к русским воинам. Хотя, казалось бы, тогда все негативные моменты владычества России должны были ощущаться куда острее.
Вот пять русских солдат, оказавшись после боя в окружении, прячутся в землянке, а по ночам ходят в польское село за продуктами. И хотя здесь полно немцев, местные жители не только не выдают их, но и с опасностью для жизни в течение месяца поддерживают их самым необходимым.
Вот разведчик Гумилев подкрадывается к немецким позициям и, рискуя быть обстрелянным, наблюдает за противником, запоминая необходимые сведения о нем. «Я все выглядывал из-за угла сарая… когда почувствовал сзади чье-то легкое прикосновение. Я быстро обернулся. Передо мной стояла неизвестно откуда появившаяся полька с изможденным, скорбным лицом. Она протягивала мне пригоршню яблок: „Возьми, пан солдат, то есть добже, цукерно“. Меня каждую минуту могли заметить, обстрелять; пули летели бы и в нее. Понятно, было невозможно отказаться от такого подарка».
А вот уж и вовсе жертвенный поступок польского жителя. Автор с товарищами-разведчиками подбирался к деревне, желая узнать — есть там немцы или нет. Когда до деревни оставалось шагов двести, оттуда без шапки выскочил житель и бросился к ним, крича: «Германи, германи, их много… бегите!» И сейчас же раздался залп — житель упал замертво. Когда русские части заняли эту деревню, на месте гибели поляка разведчики поставили большой деревянный крест.
Боевые эпизоды в «Записках» перемежаются поэтическими раздумьями Гумилева — участника описываемых событий. И эти переходы очень органичны и потому воспринимаются нами ненавязчиво, ненарочито, заставляя сопереживать и повествователю, и его товарищам по службе.
Чтобы вы ощутили дыхание этой мужественной и поэтичной книги, которую, к сожалению, читали немногие наши современники, приведем из нее еще некоторые выдержки:
«…Несколько часов подряд мы скакали лесом. В тишине, разбиваемой только стуком копыт да храпом коней, явственно слышался отдаленный волчий вой. Иногда, чуя волка, лошади начинали дрожать всем телом и становились на дыбы. Эта ночь, этот лес, эта нескончаемая белая дорога казались мне сном, от которого невозможно проснуться. И все же чувство странного торжества переполняло мое сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что, выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моем уме плясали ритмические строки:
Расцветает дух, как роза мая, Как огонь, он разрывает тьму. Тело, ничего не понимая, Слепо повинуется ему.Мне чудилось, что я чувствую душный аромат этой розы, вижу красные языки огня…»
«…Наконец прискакал левый дозорный. Он приложил руку к козырьку и молодцевато отрапортовал офицеру: „Ваше сиятельство, германец наступает слева… и я ранен“. На его бедре виднелась кровь. „Можешь сидеть в седле?“ — спросил офицер. „Так точно, пока могу!“ — „А где же другой дозорный?“ — „Не могу знать; кажется, он упал“. Офицер повернулся ко мне: „Гумилев, поезжайте посмотрите, что с ним?“ Я отдал честь и поехал на выстрелы…»
«…Я проснулся от страшного грохота и кучи посыпавшейся на меня известки. Халупа была полна дымом, который выходил в большую дыру в потолке прямо над моей головой. В дыру было видно бледное небо. „Ага, артиллерийский обстрел“, — подумал я, и вдруг страшная мысль пронизала мой мозг и в одно мгновенье сбросила меня с печи. Халупа была пуста, уланы ушли.
Я схватил винтовку, убедился, что она заряжена, и выбежал из дверей. Местечко пылало, снаряды рвались там и сям. Каждую минуту я ждал увидеть направленные на меня широкие штыки и услышать грозный окрик: „Хальт!“ Но вот я услышал топот и, прежде чем успел приготовиться, увидел рыжих лошадей уланский разъезд. Я подбежал к нему и попросил подвезти меня до полка… Какая радость была сознавать, что я уже не несчастный, заблудившийся, а снова часть уланского полка, а следовательно, и всей русской армии».
Проза Гумилева — Поэта и Солдата — написана в лучших традициях русской классики: она удивительно чиста, проста и гармонична. «Записки кавалериста» должны бы давно занять место рядом с такими памятниками отечественной литературы, как, например, «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого. А между тем они до сих пор даже не имеют отдельного издания.
Несмотря на тяготы армейской службы, постоянное участие в боевых действиях, Гумилев наряду с очерками пишет стихи. В 1916 году выходит очередная его поэтическая книга «Колчан». Здесь в основном традиционные для Гумилева мотивы, но несколько стихотворений посвящены увиденному и пережитому на фронте. Вот строки из одного из них, названного «Война»:
Как собака на цепи тяжелой, Тявкает за лесом пулемет, И жужжат шрапнели, словно пчелы, Собирая ярко-красный мед. А «ура» вдали, как будто пенье, Трудный день окончивших жнецов. Скажешь: это — мирное селенье В самый благостный из вечеров.Послевоенный период творчества Гумилева, вплоть до гибели, специалисты единодушно характеризуют как время наивысшего расцвета его литературного таланта.
Вслед за «Колчаном» выходят сборники «Костер», «Шатер», подготовлен сборник «Огненный столп», выпуск которого совпал с гибелью поэта. Гумилев в эти годы, поправив и дополнив, переиздает ранние свои книги стихов «Романтические цветы» и «Жемчуга», много публикуется в периодической печати, работает в издательстве «Всемирная литература», читает лекции, руководит воссозданным «Цехом поэтов», переводческой студией, занимается с молодыми поэтами из студии «Звучащая раковина». В феврале 1921 года его избирают руководителем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов.