Герои и предатели

Яковенко Павел Владимирович

— Как называется эта местность? — подошел к комбату любопытный Толтинов. Он вообще как-то искренне всем интересовался с какой-то научной точки зрения. И строго говоря, на взгляд Попова, гораздо больше напоминал студента — «ботаника».

— Эта местность, — ответил лейтенант, — называется Чеченская равнина… Кстати, Толтинов, скажи мне, братец, ты же ведь по виду — типичнейший «ботан». Ты как в армию-то попал, а не в институт?

Толтинов даже не обиделся, только грустно наклонил голову.

— Да я и поступал в институт — провалился просто.

Первый экзамен у нас был математика. Билет мне попался самый неплохой: два теоретических вопроса я точно знал, и пример — такие мы в школе часто решали. Я всю теорию записал, а потом начал решать пример, а у меня не получается! Все делаю по правилам — а не получается! Мне потом уже объяснили, что это был нестандартный пример. Там были три переменные, и две нужно было представить как одну. На сообразительность пример. А я не сообразил. Время вышло, меня вызывают, я теорию рассказываю — все хорошо. А на пример глянули — а он не решен. Вот и все. Сразу двойка. На первом экзамене «два» — все. Вернули документы. Год курьером проработал у отца на заводе. Ради стажа. А потом сюда — в армию… Вот какие-то козлы вместо экзамена тест на сообразительность устраивают, а я пострадал!

— Бывает, — неопределенно протянул лейтенант, потому что не знал совершенно, что ему можно сказать Толтинову в этом случае, и нужно ли вообще что-то говорить.

— Куда после армии? — все же спросил он, потому что молчать было неинтересно, а рядом все равно больше никого не было. — Опять будешь поступать?

— Да, наверное, — ответил солдат. — Да нет, точно буду. Что же мне — без профессии жить? У меня от дома неподалеку строительный техникум есть. Поступлю туда. Там всегда недобор — все в институты ломятся, чтобы в армии не служить, а техникумы отсрочки не дают. А мне после армии бояться будет нечего — буду спокойно себе учиться.

— А если тебе твоя профессия не понравится?

Толтинов на минуту задумался, причем его нижняя губа, видимо, непроизвольно, поднялась на верхнюю, отчего боец стал похожим на толстого глупого гусака.

— Да ну! — воскликнул Толтинов. — Строитель — профессия нужная. Всегда нужная. В конце — концов, закончу техникум, можно будет еще куда-нибудь поступить. Выучусь. Я умный, просто невезучий.

Попов с усмешкой посмотрел на разоткровенничавшегося солдата, и поднялся. И сразу увидел, что боевые машины второй роты начали движение.

Из кабины же «шишиги» уже махал руками водитель:

— Вас к рации, товарищ лейтенант!

Очередная остановка произошла через час. И потом движение так и шло рывками. Так продолжалось весь день, а к вечеру, когда солнце уже явно начало уходить за горизонт, весь батальон собрался в кучку.

Мязин приказал ротам занять вершины воображаемого треугольника, и окопаться. Минометная и артиллерийская батарея расположились в центре. Причем «пушкари» разворачиваться не стали, а вот минометчикам Попова пришлось оборудовать огневые позиции.

Уже совсем в потемках Юру нашел знакомый лейтенант Лосев —

из «пехотинцев» — и пригласил в кунг к начальнику штаба.

— Есть немного водки, карты, музыка, — сказал он. — Тебя начштаба приглашает. Говорит, ты поешь хорошо. Пойдем.

— Ладно, я сейчас, подожди тут минутку, — ответил Юра, позвал своих взводных, дал им ценные указания на всякий непредвиденный случай, и ушел вместе с Лосевым.

Вечер получился неплохой. Народу набилось прилично, но раз уж Попова пригласили персонально, то ему нашлось и хорошее место, и выпить, и закусить. Сначала играли в «дурака», потом в «кингу», потом в «секу». Но в «секу» Юра играть не стал. Заядлые картежники сгрудились в одном углу, а пьюще — поющие товарищи — в другом.

Начштаба играл на гитаре, поэтому сначала спели все, что он умел играть. Потом пели уже без аккомпанемента. Юра пел так, как давно не пел. И голос шел без хрипа, и связки не саднили, и мышцы живота вибрировали так, как было нужно. И текст как бы сам собой всплывал в памяти без сбоев. Так что Попов разошелся, и, наверное, пел бы еще до утра, если бы, в конце — концов, не пришел сам Мязин, и всех не разогнал.

Да все и так понимали, что пора, просто как-то не было причины, чтобы уйти из такого приятного места. Нашлась причина — и через пять минут уже никого в кунге и не было.

Костры разводить запретили, но ярко светила луна, и несмотря на выпитое, (да и немного было выпито), Юра спать не хотел. Он добрался до своей машины, нашел снарядный ящик, лежавший около выставленного миномета, и присел.

— Это ты, комбат? — спросил подошедший Чепрасов.

— Да, я, — ответил Попов. — Что, твоя смена?

— Да, еще час, а потом я Бессарабова разбужу.

Попов обернулся к нему:

— Спать хочешь?

Чепрасов не стал жеманничать:

— Если честно, то да.

— Тогда вот что. Ты иди спать, а я часок тут побуду. Потом я сам Валеру разбужу. Все. Дуй, давай, спать!

— Спасибо, комбат, — благодарно ответил Чепрасов, и тут же скрылся в темноте.

Юра опять повернулся к луне, и заворожено уставился на ее сияющий диск. Ему вспоминалось детство.

Как-то родители сказали ему, что на Луне находится лицо человека. Тогда он присмотрелся, и увидел это лицо. И с тех пор всегда, когда видел огромный, яркий диск Луны, искал эти странные, вечные как Космос, черты лунного человека. Лицо Луны всегда было печально, и Юра начинал грустить.

Вот и сейчас в голову полезли призрачные образы отца и матери, бабушек и дедушек, дяди и тети. Отчего-то вспомнилась большая красная гоночная машина на батарейках и с пультом управления, которую ему подарил дядя в день рождения на шесть лет. Куда она потом делась, интересно?

Где-то очень далеко послышалась стрельба. Настолько далеко, что Попов даже и не вздрогнул. Здесь, в Чечне, вообще трудно было не привыкнуть к постоянной канонаде и не воспринимать ее как какой-то неизбежный звуковой фон окружающей местности.