Герои и предатели
Шрифт:
— Ну, почти так, — улыбнулся Ахмед, — скоро там, в Москве, будет не до нас. И этим нужно воспользоваться…
Вряд ли Ахмед мог представить пять лет назад, как он будет выглядеть к августу 96-го года. Он так и не женился. И не из-за той неприятной истории с Оксаной, которая, кстати, сразу же после их окончательного разрыва собрала вещи, очень быстро продала свой дом, и исчезла в неизвестном ему направлении, а просто потому, что у него не было на это времени. Именно он практически занялся установлением независимой чеченской власти
Практическим обучением бойцов и организацией службы занимался его заместитель — бывший воин — «афганец», в Советской Армии дослужившийся до звания майора. Он сразу сумел пресечь наметившуюся было в отряде анархию, лично переговорив с самыми через чур самостоятельными бойцами. Несмотря на то, что люди они были горячие, он сумел найти для них нужные, и, видимо, довольно убедительные слова.
Тем не менее, командиром отряда был Ахмед. Бывший майор никаких личных амбиций, как быстро выяснилось, не испытывал.
— Я тоже хочу независимости, — просто сказал он Ахмеду. — Все мои предки мечтали об этом. Я должен сделать то, что они не смогли, но чего очень хотели.
— Мы обязательно этого добьемся! — искренне ответил ему Ахмед. — Сейчас, или никогда! Другого такого шанса больше может и не быть.
Майор согласно кивнул.
Отряд сражался в Грозном, ушел из города, потеряв половину бойцов, затем пришлось уйти из родного поселка, и почти полтора года провести в горных лесах. За это время Ахмед изменился не только внешне, но и внутренне. Он исхудал, потемнел, поседел, в глазах поселился нездоровый жестокий блеск.
Майор, с которым начиналось формирование отряда, погиб в Грозном. Отец тоже погиб, только не в Грозном, а в лесу — под бомбежкой федеральной авиации.
После смерти отца Ахмед окончательно очерствел. От прежнего директора школы в нем мало что осталось. Если и были у него в сердце какие-то кусочки доброты, то теперь найти их точно было бы невозможно, хоть с лупой ищи.
Однажды ему в руки попался парень, которого заподозрили в контактах с федералами. Прямых доказательств сотрудничества на тот момент не было. Но было много косвенных, и Ахмед посчитал, что этого достаточно.
— Дядя Ахмед, — сказал парень. — Вы же у меня в школе историю преподавали. Разве вы меня не помните?
Сайдулаев долго смотрел ему в лицо, и, действительно, вспомнил. То было в какой нереальной, ненастоящей жизни — история, школа, ученики… Какой-то сон. Ахмед смахнул с лица несуществующую паутину.
— Закопайте его, — ответил он, и сам проследил, чтобы все было сделано, как следует.
Парень до самого конца, не отрываясь, выворачивая голову, смотрел на Ахмеда. Ахмед в ответ смотрел на него, но даже мускул не дрогнул у него на лице.
Он и сейчас верил в свою победу. Вот только на вопрос, а что он будет делать потом, ответа у него не было. Да он и не задумывался над этим. Однажды он залпом прочитал «Унесенных ветров», и теперь иногда повторял сам для себя — «над этой проблемой я подумаю завтра».
Именно Сайдулаев оказался в августе 96-го года напротив того блокпоста, откуда Попов, Логвиненко и их бойцы пошли на прорыв.
Когда Юра Попов вынырнул из бредовых видений, он сгоряча подумал, что это снова бред. Но потом почувствовал, что нет — это уже реальность. Болело тело. Когда отсутствовало сознание, боли не было. Теперь же Юра понимал, что ранен, что болен, но самое главное — жив.
Правда, почему находился он непонятно где: стены были земляные, пахло омерзительно, скудный свет едва пробивался откуда-то сверху. На землянку это похоже не было.
— Где я? — спросил он вслух, и сам вздрогнул от звука своего голоса.
Голос был слабый, дрожащий и жалкий. Ответа он не ожидал. Но ему ответили.
— Очнулись, наконец, молодой человек? Вы удивительно здоровы! Я думал, вы уже не выживите.
— Где я? — снова повторил Юра.
Голос с готовностью отозвался:
— Вы в земляной тюрьме. Кажется, если не ошибаюсь, это называется зиндан.
Как Юре не было плохо, но сейчас ему показалось, что черный потолок падает ему на голову:
— Я в плену?
Голос помолчал.
— Вы же в армии служили, и, судя, по внешнему виду, не рядовым? Я так понимаю, что вы действительно попали в плен, так как это база Ахмеда Сайдулаева. А он, осмелюсь заметить, командир боевиков.
Попову стало окончательно плохо. Его начало подташнивать, в животе образовалась слабость, в висках заломило.
— А вы кто? — нашел он в себе силы задать самый логичный в этой ситуации вопрос. — Что вы тут делаете?
— Я взят в рабство, — прозвучал ответ. Ни иронии, ни сарказма, ни даже горечи в этом ответе не было. Это была просто констатация факта. — Я не военный, поэтому в плен меня взять было нельзя. Но так как свободу я потерял, хотя не являюсь преступником, значит, получается, что я — раб.
— У вас речь культурная, — немного напряг голос Юра. — Вы вот даже матом не ругаетесь. Не всю же жизнь вы тут сидите? Кто вы были раньше?
Разговор был прерван. В яму обрушился поток света. Сверху сняли крышку. Видимо, охранник услышал голоса, и понял, что один из обитателей ямы очнулся.
— Эй, солдат, вставай! — закричал кто-то сверху с явно выраженным кавказским акцентом. — Вставай, а то хуже будет!
Юра попробовал подняться, но не смог. Ноги его совсем не слушались. Он присел, но голова закружилась, и лейтенант опять упал на землю.
— Я не могу, — ответил он. — Меня не держат ноги.