Герои из-под пера
Шрифт:
— Консервы только рыбные.
— Килька?
— Минтай в томате и морская капуста.
— Капуста разве рыба?
— На безрыбье, скажу вам, Виктор Палыч, и капуста сгодится. Глядишь, скоро и ее не будет. Хотя, чего уж, на любителя. Берете?
Виктор кивнул.
— Две капусты, два минтая. Это сколько?
Татьяна потыкала пальцем в кнопки калькулятора.
— С хлебом — девятнадцать восемьсот.
— Что ж… А масло?
— Во вторник обещали.
— Господи. Ну, хоть макароны.
— Рожки. Этого добра много.
— Килограмма
— Тридцать два триста.
Татьяна вышла в подсобку и вернулась с двумя пакетами рожков и консервами. Виктор пересчитал деньги.
— Ну и сахара — килограмм.
— Ох, богатый вы, Виктор Палыч. Тридцать пять двести. Со мной не поделитесь?
Виктор моргнул.
— Танюш, если тебе нужно…
Продавщица, помедлив, рассмеялась.
— Да куда мне… Ни мужика, ни детей. Может, сойдемся? — лукаво посмотрела она на Виктора. — Вы тоже одинокий. Приличный. Еще и писатель. Значит, большую часть времени — тихий. Всю жизнь о таком мечтала.
— Э-э…
Виктор, видимо, здорово изменился в лице, потому что Татьяна, протяжно вздохнув, сказала: "Шучу я, шучу" и вновь пропала в подсобке.
— Танюш, ты со мной наплачешься! — запоздало крикнул он в сиреневый проем с прикнопленным в глубине плакатом-календарем, терзаясь возникшей неловкостью.
— Проехали.
Татьяна, появившись, шлепнула упаковку сахара на рожки.
— Спасибо.
Виктор выложил деньги на чашу весов, служащую одновременно кассовым блюдцем. Татьяна сдала восемьсот рублей засаленными сотками.
— Виктор Палыч, вы в силу профессии много чего понимаете, скажите мне, дурочке: когда оно все кончится?
— Ты про Ельцина? — спросил он, складывая продукты в красное, "мальборовское" нутро.
— Я про все. Виктор Палыч, ведь такая страна была! Я же помню. И все развалили, раздолбали, Чечня эта, задержки, неплатежи…
Виктор качнул головой, то ли соглашаясь, то ли собираясь возразить. Татьяна придержала его руку с морской капустой.
— Подождите! Я что хочу… Нам есть, на что надеяться, Виктор Палыч?
— В смысле?
— Ну, вы же знаток душ… Вы же можете заглянуть в будущее, вы же конструируете поступки, сюжеты… Скажите, так и будет, все хуже и хуже? С нами все так и будет? На что надеяться?
В глазах продавщицы застыло болезненное ожидание ответа.
— Н-не знаю, — сказал Виктор. — Я бы тоже хотел знать.
— Понятно, — совсем тихо произнесла Татьяна.
Лицо ее замкнулось. Взгляд уплыл в пустоту витрины. Виктор промямлил что-то, попрощался и вышел, постоял на бетонном, в одну ступеньку, крыльце, глядя на вдавленные в землю прошлогодние окурки. Ощущение душевного подъема таяло, рассыпалось. Как оскомина, появилось гадливое чувство, засело в груди. Что, Виктор Палыч, где будущее ваше? Или вы по прошлому спец?
Нет, решил он, так не будет. И вернулся в магазин.
— Танюш, — сказал Виктор, — я думаю, скоро все изменится.
Продавщица
— Не надо, Виктор Палыч, — жалобно протянула она.
— Чего не надо? — разозлился он. — Я тебе говорю — изменится. Скоро.
— Когда?
— Лет пять, наверное, нужно.
— Вы точно знаете?
— Ну, я же изменился? Вот. Теперь все, — сказал Виктор, чувствуя странную уверенность. — Теперь покатится. Мне шесть лет понадобилось. Стране, думаю, еще немного надо.
— Вы точно…
Ртутный свет задрожал у Татьяны в глазах. Из-под прижатой ко рту пухлой ладони прорвался всхлип.
— Будущее, Танюш, — мягко сказал Виктор, — оно не где-то, в дымке туманной, оно в головах. В моей голове оно уже сформировалось, камешек брошен, пошли круги.
— Виктор Палыч…
— Не реветь! — топнул ногой Виктор. — Все еще выправится. Я знаю! Мы, дети наши, внуки наши еще дадут жару! Будущее — оно как герой, персонаж из-под пера, каким напишешь, каким сделаешь, таким и будет. Только из сердца надо писать и всем вместе, тогда будущее становится общей целью и общей жизнью.
— Вы думаете, это так просто?
Виктор улыбнулся.
— Многие сложные процессы, Танюш, на самом деле, являются результатом достаточно примитивных решений. Звезды когда-то тоже казались недосягаемыми.
— Так то звезды, — вздохнула продавщица.
— А вы верьте, — сказал Виктор. — В себя верьте, и в меня верьте, и в страну.
— И в Елоху — еще скажите.
— И в него.
— Так какое у него будущее?
Виктор посмотрел на Татьяну, ловя ее взгляд.
— Хорошее, хорошее у него будущее. Вот увидишь.
Пророк хренов, подумалось ему. Сам-то веришь?
— Ладно, — сказала Татьяна, утирая глаза, — вы идите, Виктор Палыч. Я тут еще свое будущее скалькулировать должна.
— Скоро, — пообещал, выходя, Виктор.
Настроение вернулось. А ведь я негодяй, весело подумал он. Фрола убил, девушку со… обнадежил. И хорошо себя чувствую.
Разъезженные грязи Виктор обошел по кривой дуге, кивнул далекой фигуре, выглядывающей из-за серо-зеленого забора ближе к концу улицы. Ему приветственно махнули рукой. Кто — Бог знает, не важно.
Сомнение на мгновение затормозило его на веранде. Скрипнула доска под ступней: ты уверен в том, что ты делаешь? Ты веришь в то, что наговорил? Высунул нос из медвежьего угла и — опа! — разбирался в политических реалиях, в движениях страны, в желаниях людских масс? Писатель — от слова "пися"!
Заткнись, сказал Виктор голосу. Круги пошли. Будущее уже меняется. Из нынешнего — в иное. Из близкого Фролу — в близкое мне, и не только мне — многим.
Так что — заткнись.
Затопив печь и поставив вдолгую вариться в чугунке рожки, Виктор подсел к "Юнису". Начнем, что ли, потихоньку. Пальцы легли на клавиши. Машинка затарахтела, выбивая на вставленном в каретку белом листе первые буквы.