Герои из-под пера
Шрифт:
— Я, Дим, могу и подождать.
— Ну, да, это было бы хорошо. Только, знаете, Виктор Палыч, не понимаю, откуда вы про него столько узнали?
— Про кого?
— Про прадеда моего.
— Ну, э-э… в старых архивах, — нашелся Виктор. — В Ногинском музее милиции. У историков знакомых.
— Я сразу так и подумал, — сказал Елоха. — Я же после того, как прочитал, целый день на чердаке вещи разбирал. Отцовские, дедовские. Думал, грешным делом, Виктор Палыч, что сочинили вы, сомневался,
Он раскрыл пакет и, сдвинув пишущую машинку, выложил на стол рассохшуюся деревянную шкатулку с мозаичным узором из плашек на крышке.
— Знаешь, Дим, — осторожно начал Виктор, — текст не обязательно должен совпадать…
— Вы откройте, — сказал Елоха.
В глазах его было столько странного, потаенного торжества, столько скрытых радости, гордости, предвкушения, что Виктор безотчетно потянул шкатулку к себе.
Стукнула крышка.
— Видите? — прошептал, подвинувшись ближе, Дима.
Внутри шкатулки, придавив собой выцветшие листы, заполненные неразборчивыми фиолетовыми каракулями, лежал револьвер. Черно-серый, с облезшим кое-где воронением и следами ржавчины на винтах, курке и раме.
— Это чей? — так же шепотом спросил Виктор.
— Прадеда. Наградной.
— Можно?
Елохин кивнул.
Виктор поднял "наган" к глазам, взявшись двумя пальцами за ствол и одним за рукоять, как какой-нибудь эксперт-криминалист в кино.
От револьвера пахло маслом и металлом. На барабане светлела косая царапина.
— На рукоятке с другой стороны, — подсказал Елоха.
Виктор развернул "наган".
Потертую накладку, кажется, ореховую, как лента украшала косая жестяная полоска с гравировкой. Мелкие буковки, проступая сквозь пятнышки ржи, выстраивались в три аккуратных ряда. "Начальнику Боголюбского розыска Елохину С.П. от Трепалова А.М."
Виктор зажмурился.
— Погоди, — сказал он, — Трепалов же был начальником Московского угро.
— Значит, он и наградил прадеда.
— А почему розыск Боголюбский?
— А какой еще? — сощурился на гравировку Елоха.
— Богородский. Ногинск до революции Богородском был.
— Но у вас же — Боголюбск, Виктор Палыч.
— У меня…
Виктор замолчал.
Может, действительно, Боголюбск? Все-таки пистолет, вещественное доказательство. Вот она, табличка — "Начальнику Боголюбского…" Или гравировщик сознательно испортил надпись? Да нет, как же…
Здесь вообще не это главное! — неожиданно понял он. Я же писал наобум! Я же выдумал и Фрола, и Семена Петровича!
Боголюбск, Богородск, ткацкие фабрики — это все антураж, для фактуры, для правдоподобия. Известный же прием — смешивать ложь с долей правды ради некой документальности, пусть и мнимой.
А теперь от одного —
— Ну, я пойду, — сказал Елоха.
Он поднялся.
— Что? — спросил Виктор, с трудом выплывая из размышлений.
— Спасибо вам, Виктор Палыч!
Дима шагнул к двери.
— Погоди! — всполошился Виктор. — А пистолет?
— Это подарок.
— Мне? Зачем мне? Это же раритет, память, семейная реликвия, в конце концов!
Елохин улыбнулся.
— Прадед так сказал.
Дверь скрипнула, стукнула, пропуская Елоху в сени, на веранду. Он мелькнул в окне, отщелкивая шпингалет на калитке, и пропал, закрытый краем оконной рамы.
Прадед сказал…
Вон оно как все переплелось. Тут уже и не шизофренией пахнет. Тут что-то иное. Виктор попробовал прокрутить барабан "нагана", но тот тяжело, со щелчком, сдвинулся лишь на одну камору. А что я сижу? — подумал он. Что я сижу? До утра куча времени, я могу еще успеть, у меня есть, кому помочь.
Он перебрался за "Юнис".
День превратился вечер, затем ночь черным лицом прижалась к окну, вернувшееся электричество желтым колпаком света накрыло стол.
Виктор бил по клавишам, оттискивая литеры, превращая буквы в слова, а слова — в предложения. Чай, хлеб и морская капуста подпитывали его. Он был жутко благодарен самому себе, что не выкинул банку в ведро. Благоразумно и дальновидно, Виктор Павлович. Перед смертью вы вообще являете одни чудеса.
Машинка стрекотала, выдавая листы — один, три, шесть.
Где-то в четыре утра Виктор понял, что выдохся, пальцы свело, буквы попрыгали с бумаги черт-те куда, соберешь — двоятся, отвернешь голову — скачут по скатерти.
Нет, все…
Прихватив зачем-то револьвер (попугать?), Виктор перебрался в малую комнатку, лег, не раздеваясь, на кровать и удивился, до чего спокойно все воспринимает. А его, между прочим, убивать сейчас будут.
Или не верится?
— Тук-тук.
Фрол заглянул в проем будто напрямую из последней главы. Грязное, обсыпанное трухой лицо, драная медвежья шуба. В глазах — пустота с огоньком злорадства. Хромая, он добрался до кровати.
— Ну, что, бумагомарака, готов?
— Чуть-чуть не успел, — сказал Виктор. — Одного человека еще хотел спасти.
— Я отсрочек не даю, — резко сказал Фрол. — Вон ты как меня… — Кривясь, он стукнул вывернутой ногой в пол. — Так что давай… молись или что там?
— Скажи, — спросил Виктор, — Боголюбск или Богородск?
Фрол усмехнулся.
— Боголюбск, гражданин писатель.
— Странно.
— Зубы не заговаривай. Тебя здесь или у машинки твоей? Господа писатели вроде как символизм любят. Сдох на рабочем месте, а?