Герои нашего племени. Трилогия
Шрифт:
— Мк-кяу-у! Фф-фур-р-р-р… – зарокотал кот, вытирая микрофон щеками.
— Вот как! Ты слышал глас звериный? Да бесится кот, скучает… Что? Знал бы, с собой взял? Да, пальмы – это сильно… Еще что хренового у тебя? Какой такой ящик? Да иди ты! А даты есть? И маркировка… Ну, дела…
В наушниках шипело, связь стремительно ухудшалась.
— Я не знаю, что тебе посоветовать! – сокрушенно сказал Лапин после очередного доклада. – Главное, не влипни там в беду, дело, гляжу я, темней некуда! И помни, кстати, дело это – не твое… Дождись спокойно Донцова, или через меня свяжемся. Или же он сам в разговор войдет, я ему время обозначу…
Сейчас кот уже сильно мешал Игорю, и он бесцеремонно стряхнул его на пол. Поговорив, а точнее, покричав на всю избу еще минуту, Лапин выключил трансивер и устало опустился на колени перед котом. Взял его за передние лапы и прижался вспотевшим лбом к теплой мохнатой башке с шишками.
— Понял, зверюга? Хозяин твой нашелся! Да еще и в пиратчину какую-то влез… С триадами, поди, борется. С мадам Вонг.
Барс выл и старался вырваться, очень уж не любил, когда его за лапы хватали.
— Нет, ты понял? Сержант нашелся!
Кот вырвался, но тут же последовал вслед за Лапиным на улицу.
Тот стоял и смотрел на ближнюю антенну. Внезапно он вспомнил об одном чудаке, живущем на чуть более южной широте, и, по его примеру, решил… соорудить из подручных материалов канонический скворечник! И прибить его к крепкой мачте. Дикое дело, согласитесь. Ясно же, что никакой такой материковский скворушка сюда никогда не прилетит. Тот чудак сделал скворечник для себя, для своей души. От тоски. И в память о материке…
Лапин решил сделать не «просто что бы был», а именно для птиц. Помочь им. Вдруг какая-нибудь все-таки решится, и ей станет чуть полегче. Вот в этом и был его подход к обустройству места своего бытия. Странный подход, особенно для тех, кто не знал его давно. Прибить к палке скворечник, а после посмотреть на него, и подумать о дурах-птицах, среди которых вполне может найтись «не дура». Об изменении климата на планете. О вечной силе живого против нежити. О самом символизме такого объекта тут. Обладая собственной культурой повседневной радости, Игорь Лапин всегда хотел иметь перед глазами визуальную и всегда концептуальную знаковость пространства рядом с собой.
Если друзей «великолепной четверки» можно было бы разделить на некие архетипы по отношению и к природе, и к своему образу-способу проживания в ней, то «тельца» Андрея Донцова нужно было отнести к «симбиотам» – он воспринимал природу именно такой, какой она есть и умело пользовался всем, что она могла дать ему. Жил, практически не вмешиваясь в самоустройство среды.
Моторный и пассионарный «скорпион» Сержант к вопросу подходил совершенно иначе, – выраженный «прогрессор» по натуре, он всегда старался приспособить место пребывания под себя. Настолько, насколько это было возможно без особого ущерба флоре и фауне. Да хоть бы и с ущербом…
Как и всех «козерогов», Димку Квеста вообще было трудно соотнести с дикой природой… Они жили отдельно друг от друга. «Урбан» в чистом виде, Квест старался от ее реалий всячески уворачиваться, скажем так…
Яркий «водолей» по характеру, Игорь Лапин всегда был «созерцателем». Его мало интересовала явная суть места. Он везде умудрялся видеть невидимое для других. И ему всегда нужен был символ для необычных своих медитаций, после которых он мог программировать сны и представлять себе жару в лютый холод настолько, что мог на какое-то время сохранять тепло тела даже в легкой штормовке.
— Сваяем, – решил Игорь вопрос по скворечнику и пошел бить тревогу в эфире…
Он еще не знал, что это только начало «тревожного режима».
Еще через два часа для завершения этого бешеного дня ему оставалось сделать только одно дело – совершить ежевечерний ритуал, проверку короткой крупноячеистой сети. В этот раз он поехал без кота, рассчитывая управиться быстро, уж очень устал после дневного переполоха. Из накопленного опыта Игорь Лапин уже знал, что, скорее всего, поздним вечером в сетях ничего не будет… Но на рыбалке важна честность и системность: оставишь рыбу в сети, она уснет и пропадет, придется выкидывать. Да и спутанная большим экземпляром сеть напрочь теряет все ловчие свойства.
Было уже поздно. Непривычно поздно для Лапина, – на его устоявшемся расписании сказался разбор с Сержантом сложившейся ситуации. Надвигалась ночь. Правда, совсем не такая, какое ее привыкли видеть на материке. Все-таки, лето… Заполярная ночь в этих краях была более похожа на очень темные сумерки. А настоящая темнота придет позже, недели через две. Потом придет полярная ночь. Для всех людей, попадающих в Заполярье и Арктику, тем более, для полярных путешественников прошлого, полярная ночь была страшным испытанием. Много есть записей-впечатлений, наполненных страхом, ненавистью, эмоциями и рефлексиями, но лишь великий Нансен смог написать такое: «…Полярная ночь, ты похожа на женщину с благородными чертами античной статуи, но и с ее мраморной холодностью. Твои развевающиеся в пространстве, черные как вороново крыло локоны усыпаны сверкающими кристаллами инея… Чистая, мраморно-прекрасная и гордая, ты носишься над замерзшим морем; серебристый плащ на твоих плечах, сотканный из лучей северного сияния, развевается на темном своде неба… Ничто не может быть прекраснее полярной ночи. Фантастическое зрелище, разрисованное тончайшими тонами, какие может придумать воображение. Это точно расцвеченный эфир: все переходит одно в другое; не видишь, где один тон начинается и где другой кончается, и, однако, все они существуют. Формы нет: то лишь тихая дремлющая музыка цветов, далекая, бесконечная мелодия на немых струнах».
Волна на море почти стихла. Красота, ожидание близкого штиля… Бережно отпустив в воду конец уже проверенного полотна, Игорь оглянулся за спину. И вздрогнул.
К северу от него, на острове Северный косо полыхнул яркий голубой луч. Еще раз. Кто-то манипулировал мощным фонарем, или даже фарой, проверял берег.
— Приехали… – проницательно заметил Лапин. Шепотом.
И непонятно было, к себе ли он обращается, или констатирует факт. Секунду подумав, Игорь не стал заводить двигатель, а налег на весла, стараясь как можно быстрей соединить борта «зодиака» с черной галькой.
— Надо сообщить спецам, – заявил он коту.
Но как это сделать сейчас? Время плановой связи уже прошло, а в открытый эфир кому попало все подробности и суть происходящего не сообщишь. Думать надо.
Собирался молча, приговаривая себе под нос:
— Так… Это возьмем. И это. Что смотришь на меня, котяра? Дело-то не наше, но хоть посмотреть мы должны? Убить меня Донцов не убьет, но работы ему прибавится. Если мы не посмотрим.
Барсик молчал, словно понимая, что спокойная жизнь у них закончилась.
— Ты тут останешься. Карауль хату, а я постараюсь быстро. Нам не воевать, нам просто посмотреть на них, да и запомнить…
Через пять минут он уже был в лодке. Карабин, бинокль, пара фонарей. Хотя ночи были еще не настолько темные, что бы было невозможно обойтись без них. Пришедшие на Северный просто проверяли окрестности.
Поразмыслив немного, он решил сначала завести лодку за мыс, и уже только там завести двигатель, что бы пробираться поближе к Северному на самых малых оборотах. Мощный и надежный «Evinrude» завелся сразу же, глухо зарокотал на малых. Добравшись до северной оконечности Восточного, он выключил двигатель, отдав свою «Futura Commando» довольно быстрому морскому течению, тащившему лодку прямо к цели. Пять минут – интенсивная помощь веслами. Минута – пристальное разглядывание приближающегося берега в бинокль.