Герои нашего племени. Трилогия
Шрифт:
А вот и настоящий, вечный «Голос Америки». Особо сильный передатчик.
Прорывались рваные обрывки переговоров морских судов с базами – экипажи выходили на плановый сеанс связи с родными и близкими. Фарида представляла раскачиваемые штормами огромные, но беспомощные перед стихией усталые суда – где-то в Тихом океане. Абсолютно бытовые разговоры… Родилась дочка; заболела мама; скоро будем в Мурманске; задержусь на две недели… – стосковавшиеся моряки по очереди входили в радиорубку. Потом вычтут из зарплаты…
Много интернациональных разговоров Си-Би-радиопользователей. После распада Федерации резко возросло их количество во всех республиках – зажравшийся Интернет мятежные государства и территории пытался блокировать путем жесткого регламента телефонной связи и бешеного повышения тарифов. Радионарод узнавал друг у друга свежие новости и делился ими с журналистами. Фарида сама охотно пользовалась подобными источниками достаточно надежной информации – врали крайне редко. В Си-Би диапазоне вражды не было.
Вот радио «Сибирь» начало «отвечать на вопросы слушателей». Ответы показывали политически неграмотной аудитории главное – характер и нравы вероломных соседей (в том числе, и северных), которые виноваты во всех бедах…
Норильские частные радиостанции сюда не добивали – не хватало мощности. Только относительно богатый техникой «Таймырский эфир» из бывшей столицы Таймыра Дудинки рассказывал о подготовке к зиме, прогнозируемых итогах летней навигации и мировых ценах на никель и платину.
Раздвинув сильными усилителями пелену радиопомех, «родную» волну заняла московская радиостанция «Центр-А». Умнеющая столица России начала ежедневную, планомерную и далеко небезуспешную пропаганду всеобщего объединения «бывших россиян». Аргументы Москвы были серьезные и продуманные. Ничего не скажешь – профессионалы работают…
Фарида взглянула на стрелки древнего железного будильника. До связи с ребятами оставалось двадцать минут. Отхлебнула крепкого брусничного чая из большой алюминиевой кружки Сержанта. Ах, если бы он оставил ей эту кружку вдумчиво, как символ, как память! А то, мол, просто в рюкзак не влезала… Паразит…
Сбоку на столе лежали листки бумаги с писаниной Квеста, которую тот вручил ей перед отправлением на Аян. Они уже давно играли в эту игру-переписку. Квест любил забавные графоманские действа. Некоторое время он даже работал внештатником в одной из городских газет, но быстро устал от обязаловки. Дисциплины в Димке было мало, а критику со стороны незнакомых людей воспринимал с большим трудом.
Как-то бывший внештатник сообщил всей компании, а особо – Фариде, что современные журналисты разучились создавать милые маленькие шедевры. Почему-то решил, что он-то как раз может. С тех пор они и начали писать друг другу шутливые посвящения в псевдолитературной форме – то объяснительные записки, то докладные, то приказы по личному составу и т. д. Стили черпали из жутких образцов современного делопроизводства. Квест делал упор на «особенностях современного женского характера», а едкая Фарида безжалостно и профессионально выводила гипертрофированный образ «русского мужичка-капиталистика средней руки и кошелька».
Нынче была очередь Фариды писать ответ. Она отодвинула теплого кота, взяла листы Квеста и перечитала еще раз.
Когда они с Ленкой читали первый раз этот дурацкий документ, то ухохатывались обе. Но сейчас Фарида ни разу не улыбнулась, подумав, что Квест не так уж и заврался в своей писанине… Все три последние года глупые действия людей, череда непродуманных решений вкупе со случайными и, тем более, обидными ошибками настойчиво вели Азиатский материк к катастрофе.
Тихо вздохнула, обвела глазами бревенчатые стены, низкий потолок, закопченное стекло, в котором мерцал отраженный огонек свечи. Уселась поудобнее, подложив локоть под голову. И отложила листы, исписанные мелким, убористым почерком Квеста.
Ох, как жаль, что не Сержанта… Ей долгое время не давалось называть его по кличке. Доктор Сергей Майер… Так гораздо красивее. Но потом привыкла и тогда испугалась. Неужели смирилась?
Сидеть не хотелось. Фарида накинула на плечи непромокаемый анорак, подошла к открытой двери и, прислонившись к косяку, посмотрела на свинцовое небо над озером.
На Ламе шел дождь. Проливной предосенний ливень. Еще две недели – и таких дождей уже не будет. Их сменят затяжные, мелкие и холодные. Каждый год повторяется одно и то же.
Она зябко повела плечами.
Поверхность озера, взрыхленная крупными каплями, была непривычно матовой. Казалось, что вода загустела. Низко висящие хлопья тумана медленно поднимались вверх – на ее глазах рождались молодые облака. Горы и лес были мокрыми и грустными.
«Когда на Ламе кончается ночной шторм и поверхность озера покрывается чуть мутным серебристым зеркалом, на скалы спускается густой летний туман – и тогда кажется, что горы плачут, прощаясь с нашими палатками…» – придумала она фразу для своего будущего репортажа.
Хотя, какого репортажа… Размечталась! Описания этих красот надо было продвигать многими годами раньше – и не в местную прессу, а в бывшие столичные издания. Теперь уже поздно.
На нее нахлынуло острое чувство тоски и одиночества, внезапное впечатление ненужности никому.
Ночь подступила вплотную к Форту, проникла сквозь толстые бревенчатые стены, узкие окна и приоткрытую дверь, резко обозначив узкий круг тепла и уюта. Фарида зябко передернула плечами от этого ощущения. Неожиданно причудилось присутствие какой-то нечистой лесной силы. Она вернулась к столу и развернула сиденье так, чтобы за спину не подглядывала чернота окон. Снова засела за ответ на опус Квеста.
Ей почему-то вспомнилось, как в недалеком прошлом она всерьез заинтересовалась было балагуром Димкой, показавшемся ей наиболее привлекательным из всей компании. Вообще Фарида долго привыкала к сообществу этих парней. Поначалу со скепсисом воспринимала их начинания и безудержные мальчишеские фантазии. Удивляло то, что серьезные люди в серьезном возрасте все еще могут оставаться такими же романтиками, как и в студенческие годы. Только потом она поняла, что и с ней уже случилось непоправимое: привычная жизнь кончилась, исчезла, а вместе с ней навсегда исчезли устои привычного городского бытия. Она сама стала романтиком. Или – вовремя вернулась к этому состоянию.