Герои пустынных горизонтов

Олдридж Джеймс

Смит, небритый, с красными глазами, терзался угрызениями совести. Казалось, он был больше удручен превратностями борьбы, чем Хамид, словно он, Смит, вложил в эту борьбу всю свою душу, а Хамид — ничего.

— А если перерезать нефтепровод, что это даст? Вы думаете, это отвлечет столько людей, что Азми должен будет выпустить Гордона? — с сомнением спросил Смит.

— Смотря по тому, насколько решительно вы станете действовать, — ответил Хамид. — Перережьте нефтепровод в нескольких местах — и Гордон будет спасен. А если вы только так, попугаете для виду, Азми наверняка схватит его, и его ждет жестокая расправа.

Хамид ожидал, что Смит начнет говорить о своем верноподданническом чувстве и о столкновении этого чувства с его глубокой преданностью делу арабов. Но в нем вдруг необычайно усилилась эта солдатская тупость, как будто он впервые ощутил себя солдатом в этой войне, в которой до сих пор участвовал только как механик. Надо сказать, Смит со своими машинами оказал такую большую помощь делу, что в конце концов Хамид забрал его вместе с его броневиком в свое личное распоряжение и даже чувствовал некоторую вину перед ним, так как эгоистически лишил его этим возможности развернуться в полную силу. Но теперь, когда для Смита настал час действовать самостоятельно по примеру своего английского героя, Хамид видел, что его сердце англичанина противится этому, и ему вспомнились слова, однажды сказанные Гордоном: «Смит — прирожденный островитянин, Хамид, у него душа прокопчена лондонским дымом. Оторвать его от родных корней невозможно. Тебе никогда не удастся подбить его на такое дело, которое означало бы измену интересам его английских хозяев».

— Если бы мне прорваться туда с одной машиной, — Смит как бы размышлял вслух, — я бы его, пожалуй, вытащил. Его и Саада. Но это означало бы оставить всех прочих на произвол судьбы.

— Вы бы пошли на это?

— Нет, — сказал Смит. — И сам Гордон бы на это никогда не согласился. — А по-английски он пробормотал: — Да я бы ему и предлагать не стал: могу себе представить, что я услышал бы в ответ. — Смит вздохнул и договорил уже по-арабски: — Хорошо. Я поеду к нефтепроводу. Если только пробьюсь через эту горластую ораву бахразцев, которая взяла нас в кольцо.

В том, что Смит прорвется через бахразское окружение, Хамид не сомневался. Но перерезать нефтепровод в нарушение верноподданнического долга? «Что ж, все может быть, — сказал себе Хамид: все-таки лучше мрачный юмор, чем трагические сомнения. — По-моему, он еще сам себя не знает как следует. Его душа верноподданного англичанина впервые столкнулась с таким противоречием. Выходит, и среди англичан есть мятущиеся души».

Застряв среди болот, Гордон не захотел укрепиться на одной позиции, как ни ограничены были его возможности передвижения. Азми, не раз охотившийся здесь, знал эти места вдоль и поперек, и он очень быстро сумел оттеснить Гордона туда, где прятаться в зарослях было труднее, а все маневренное пространство составляла крохотная полоска твердой земли. Но и этой полоски было достаточно, чтобы сделать Гордона неуязвимым.

— Азми воображает, что он охотится на дикого кабана, а старик Мартин — что он ведет войну по всем правилам, — сказал Гордон своим людям в разъяснение тактики противника. — И прав Азми — охотник на кабанов, хоть он и сам об этом не догадывается. Военному специалисту с нами тут не справиться.

Спасение пришло неожиданно в Лице Фримена. По счастью, когда Бекр увидел всадника с белым флагом, приближавшегося к их болотному убежищу, он был так удивлен, что его утомленная рука не поднялась сама собой.

— От этого человека не дождешься уважения, — пожаловался Бекр, доставив Фримена к Гордону. — Он думает, что я не решился бы убить его.

Кровожадный Бекр устал, устал и Гордон; это чувствовалось в его ответе: — Оставь, не трогай его. Он явился, чтобы выручить нас, и сейчас расскажет, какие золотые горы сулит нам Азми. — Фримену же он сказал: — Ваше счастье, что повстречал вас Бекр. Другие уже одичали до того, что их не остановил бы какой-то дурацкий белый флаг. — А про себя добавил: «Они настолько одичали, что их не остановил бы и сам Гордон, но об этом Фримену знать незачем». Сейчас, когда иссяк их порыв преданности и когда, в сущности, была уже проиграна битва, Гордон почти не сомневался, что его бродяги разбегутся при первом же удобном случае. Проигранные битвы и потерянные надежды вряд ли способны вдохновлять их.

— Меня, собственно говоря, прислал Хамид, — весело сказал Фримен.

— Ха!

— И он сам благословил меня на успех! — Фримен перешел на английский язык, и легкий оттенок грусти появился в его голосе и позе. — Ваша звезда закатилась, Гордон. К сожалению, нужно признаться, что мы захватили Хамида без особых усилий. Но мы не хотели идти на полный разгром его сил, напротив, мы предложили ему почетные условия. И как мне ни тяжело об этом говорить, старина, но одно из условий — вы. Это была идея генерала, не моя. Хамид согласился на все, кроме того пункта, который касается вас. Вы — последняя помеха урегулированию вопроса. Ваша фанатическая поддержка восстания племен. Ваши неистовые душевные метания за счет благополучия Англии. Ваше пребывание в Аравии, Гордон!

Его пребывание в Аравии! В любом уголке Аравии, даже в этих болотных зарослях, в шалаше из тростника и глины, сложенном когда-то для Азми, чтобы ему удобнее было сидеть тут, подстерегая уток. Всего какой-нибудь час назад Гордон топнул здесь ногой и сказал удрученному Али: — Вот с этого началась цивилизация, этим, должно быть, она и кончится. В сущности говоря, весь наш мир — только удобное место для охоты разных толстобрюхих.

Фримен между тем продолжал участливым тоном: — В сущности, условия Хамиду предложены очень легкие. Я бы действовал более круто.

— Условия Хамиду! — повторил Гордон, как будто только сейчас он уразумел сущность катастрофы. — Боже правый!

— Ну должно же было это когда-нибудь кончиться, Гордон, — сказал Фримен. — Вот оно и кончилось; и очень просто. Совсем просто!

Совсем просто! Хамид должен прекратить восстание, отойти от окраин, распустить свое войско и удалиться в глубь пустыни. За это Азми гарантирует ему личную безопасность, оставляет все плоскогорье в его власти и обязуется не применять никаких репрессий к его людям. Но прежде всего должен быть сдан аэродром. Затем сам Гордон должен сдаться и дать клятвенное обещание, честью своей поручиться, что он тотчас же покинет Аравию, с тем чтобы никогда не возвращаться. Никогда! Если он такое обещание даст, генерал Мартин позаботится о том, чтобы в Англии у него не было никаких неприятностей. Мало того, всем бедуинам, взятым в плен, в том числе бедному Юнису и Талибу (если он тоже захвачен), будет возвращена свобода.

— Генерал, видно, считает, что мир в Аравии может быть куплен только ценой вашего изгнания, — засмеялся Фримен. — В вас он видит если не единственную, то, во всяком случае, основную силу восстания. Вы зачинщик, вашему дурному влиянию подчиняется Хамид. А хуже всего то, что вы английский ренегат, и одно ваше присутствие здесь создает у племен ложное представление, будто бы англичане склонны отнестись к их восстанию терпимо.

Гордон мерил шагами свое убежище и упорно молчал.