Герои русского парусного флота
Шрифт:
Ещё одна запись о типичном дне путешественников: «Перешёл Белую (название реки. — В.Ш.) другим бродом, поехали весьма частым лесом и претопким болотом. В недальнем расстоянии оставили медведя. Наконец лошади так устали, что многие падали уже, и мы принуждены нашлись ночевать посреди болота… Только что легли спать, закутавшись шинелями, как пошёл проливной дождь, который промочил нас в четверть часа насквозь… Ночь показалась нам годом… В 10 часов утра пустились мы в путь. Я насилу держался на лошади и завидовал тому, кто сидит в тёплой комнате, не помышляя о дожде, льющем рекою. Отдал бы всё, что имел, дабы укрыться только в шалаше, сквозь который дождь не проходит. Многим таковая слабость покажется смешною, но пусть они посудят о сём, не прежде как не спавши 12 суток и пробыв более половины сего времени на дожде, не имея на себе сухой нитки: тогда только заключения их могут быть справедливы».
Несколько раз в той поездке жизнь друзей была на волоске. В первый раз едва отбились от лихих людей пистолетами. В другой случилось иначе. Когда из леса внезапно выскочили разбойники, Хвостов, без всяких раздумий, бросился на них с обнажённой саблей.
— Бросить ружья! Иначе порублю всех в капусту! — лейтенант был страшен в ярости.
Семеро здоровенных злодеев разом бросили кремнёвые фузеи.
— Обознался, ваше высокородие! — согнул спину предводитель. — Думал, что едут купцы толстосумые, а нарвался на господ офицеров! Будьте моими гостями!
Делать нечего, пришлось, скрепив сердце, разбойничье приглашение принять. Едва спустились в разбойничью землянку, как со всех сторон набежало с два десятка заросших бородами лихоимцев. Видя, что их теперь много, осмелел и предводитель.
— А молоденек ты, брат, с сабелькой на меня бросаться! — стал он задирать Хвостова. — Шумишь больно много, язык-то с головой укоротить недолго!
Один из лихоимцев, дыша перегаром, взял лейтенанта за плечо:
— Ну-ка, оборотись ко мне, ваше высокородие! Глянуть твой страх желаю!
Страшный удар кулаком в скулу тотчас опрокинул его навзничь.
— Ну, кто следующий? Всем хребты поперешибаю! — перешагнул Хвостов через извивающегося в корчах обидчика.
Ответом было всеобщее молчание. В это время Давыдов выхватил пистолеты, взвёл курки:
— Кто нынче храбрый?
Храбрых в тот день среди разбойников так и не нашлось.
Вскоре была ещё одна встреча с разбойниками. Запись Гаврилы Давыдова от 19 июля 1802 года: «Проехали вёрст пять по дороге, остановились в первом часу пополудни кормить лошадей. Едва успели разбить палатку, как услышали ружейные выстрелы, от которых якуты наши тотчас упали ниц, и в то же время с разных сторон появились семь человек, из коих два шли прямо к нам, имея совсем готовые ружья. Не ожидая ничего доброго от такой встречи, стали мы хвататься за свои намокшие ружья. Хвостов, не могши скоро достать своего, с одной саблей побежал навстречу к ним и, подошедши к атаману, спросил: „Как вы смели подойти к военным людям? Положи ружьё, или я велю стрелять“. Сей смелый поступок устрашил атамана. Он велел своим положить ружья и сказал: „Мы видим, что вы военные люди, и ничего от вас не требуем“. Прочие разбойники также кричали нам: „Не пали! Не пали!“ Между тем, однако ж, атаман, посмотря с некоторым удивлением на Хвостова, предложил ему идти в их палатку, отстоящую, по его словам, не далее ста сажень от сего места. Хвостов, чтоб не показать себя оробевшим от его предложения, отвечал: „Пойдём“. Он вошёл с ними в палатку, где набралось их более 10 человек. Один из них стал говорить с ним грубо: „Молоденек, брат, ты, а шумишь много“. И начал его трепать по плечу. Хвостов, видя, что дерзость сия может также и других ободрить к наглостям, решился в то же мгновение из всей силы ударить его в щеку, так что разбойник не устоял на ногах. Потом, подняв саблю, сказал: „Ежели вы что-нибудь против меня подумаете, то дёшево со мною не разделаетесь, я один справлюсь с вами“. Разбойники оцепенели. Атаман закричал на виноватого: „Ты забыл, что ты варнак, а его высокоблагородие — государев офицер“. После чего велел ему кланяться в ноги Хвостову и просить прощения. Так заключён был мир с разбойниками, которые потом даже сами предлагали нам всё, что имеют, кроме сахару, извиняясь тем, что не нашли оного ни у одного купца».
…На исходе четвёртого месяца Хвостов с Давыдовым добрались наконец до Охотска. Позади остался тяжелейший и полный опасностей путь. В Охотске их ждало уже компанейское судно «Святая Елизавета» с пьяной в стельку командой.
— Вылазьте на божий свет, сердешныя! — свесился в трюм Хвостов. — Да подымайте парус!
— Опохмелиться бы нам сперва, господин хороший! — полезли по трапу недовольные мореходы. — Как же нам, горемычным, натощак-то плысть!
— Вот в окиян выйдем, там водичкой солёной и опохмелитесь! — заверил их лейтенант, саблей в руках поигрывая. — Отдавай конец швартовый!
— Куда хоть поплывём? — спросили мореходы, опасливо на саблю поглядывая.
— А прямиком до Америки!
— То-то и делов, так бы сразу и сказал! Что мы, Америк не видывали?
Из дневника Давыдова за август 1802 года: «На судне „Святая Елизавета“ всего было 49 человек: лейтенант Хвостов, начальник оного, я — штурман, подштурман, боцман, трое матросов, 34 промышленных, два алеута с Лисьих островов, один американец с полуострова Аляски, приказчик, помощник его и два наших человека.
…Хвостов и я были первые морские офицеры, вступившие в Американскую компанию: посему всяк удобно себе представить может, какие трудности преодолевать, какие недостатки во всём претерпевать, какие закоренелые предрассудки истреблять, каких привычных к буйству людей усмирять и, наконец, с каким невежеством должны были мы беспрестанно бороться».
Воздев латанный-перелатанный парус, «Святая Елизавета» взяла курс в Охотское море, чтобы, миновав его, через Курильскую гряду выбраться в океан и взять курс к оскаленным аляскинским берегам.
Скрипя изношенным корпусом, судно медленно тащилось по речке к Охотскому морю. Хвостов с Давыдовым, как могли, наводили порядок среди своей команды. Бесед душеспасительных не вели, орудовали больше кулаками. На команду сей воспитательный метод, впрочем, впечатление должное произвёл. Пока к морю по речке выбирались, трижды на отмели выскакивали. Хвостов от души лупил рулевого по зубам:
— Смотри зорче, лахудра пьяная! А то враз инвалидом сделаю!
Но вот впереди и беспредельная свинцовая ширь. В парусах заполоскал свежий ветер. Ударила в борт волна, за ней другая, третья. Отчаянно скрипящую «Елизавету» подняло на высоком гребне, а потом с силой ухнуло куда-то вниз.
— Вот он, океан великий, Магеллановым подвигом воспетый! — был в восторге Давыдов.
Хвостов отмолчался. Сейчас его более интересовал вопрос, как поведёт себя на океанской волне старое судно. Однако старушка «Елизавета», к его радости, держалась и управлялась вполне прилично.
Без малого два месяца длился переход от Охотска до острова Кадьяк, где в бухте Святого Павла располагалось управление американскими колониями.
Первое время мореплавателям не везло. Ветры дули большей частью противные, затем и вовсе пошли непрерывные шторма со снежными метелями. Борясь с обледенением, целыми днями до полнейшего изнеможения рубили топорами лёд. Довелось пережить даже пожар. В одну из ночей внезапно вспыхнула балка над камбузом. И хотя огонь быстро потушили, весь дальнейший путь сидели на сухарях и солонине. Матросы рассказывали, что пожар произошёл из-за пакости охотского печника, таившего злобу на компанейского комиссара.
— Вернёмся живыми, повешу за ноги на первом суку! — ярился Хвостов, давясь прогорклым сухарём с червяками.
Матросы крестились. Этот точно не моргнёт, а повесит!
Впрочем, за время перехода случались вещи и похуже сгоревшего камбуза. Так, однажды в шторм начала быстро прибывать в трюм вода. Ни помпы, ни вёдра не помогали. Когда Хвостов с Давыдовым кинулись в трюм… мама родная! В местах, где доски должны были крепиться друг к дружке болтами, были лишь дырки, замазанные смолой! Кое-как скрепили чем было под рукой. В общем, плыли… Но вот наконец и заснеженные скалы Аляски. В бурунах прибоя предстала перед мореплавателями бухта Святого Павла, мрачная и величественная.