Герои смутного времени
Шрифт:
Во рту старшего лейтенанта торчал кляп. Вставили его качественно, так что как ни старался Олег выплюнуть затычку — у него ничего не получалось. Ноги и руки были связаны так, что уже и не чувствовались. На мгновение мелькнула даже страшная мысль — что у него их уже и нет. Однако Мищенко решил, что вряд ли они стали бы транспортировать куда-то обрубок вместо человека. Да и кровью он мог истечь по дороге.
Где-то снаружи заговорили. Говорили не по-русски. О чем? Зачем? Кто с кем? Этого понять было невозможно.
Может, это пост ментовской? И есть смысл издать какой-нибудь
А если наоборот? Если уже приехали на место? Услышат, достанут. И тогда точно искалечат. Или убьют. Хотя убьют вряд ли. Зачем везли? Чтобы убить?
Здесь, в этом багажнике, на краю гибели, Олег по-настоящему понял, как он хочет жить! Что все остальное — деньги, чувства какие-то, карьера и прочее, прочее, прочее — все чушь. Главное — жизнь! Нужно сделать все, чтобы выжить. Будет он — Олег — жив, всего добьется и достигнет. А нет… И ничего не будет…
Крышку открыли, Мищенко подняли, и швырнули, как мешок, на землю. Олег снова ударился головой, и опять потерял сознание. Очнулся от запаха нашатыря.
Перед самым лицом сверлили его глаза того самого абрека, которому он когда-то не хило врезал в прошлой жизни — в гостинице «Дом с привидениями».
— Вспомнил, — утвердительно сказал абрек. — Я же тебе обещал, что тебе это даром не пройдет.
Глаза исчезли, а потом Олега снова начали бить. Иногда удар был не особо сильным — терпимым. Иногда попадал настолько неудачно, что от боли, казалось, должна была наступить смерть. А может, уже и не казалось. Может быть, и должна была бы наступить.
— Э, ты что делаешь? Его зачем сюда привезли? Чтобы ты его убил?
К месту экзекуции быстро подошел кто-то новый. И Олега бить перестали. Он осторожно приоткрыл глаза, и увидел, как молодой, стройный бородач оттаскивает перекошенного от злости абрека в сторону.
Тот, в запале, размахнулся… Бородач отшатнулся, и так взглянул на абрека, что тот как-то сразу переменился в лице.
Бородач что-то прошипел, потом размахнулся, и ударил абрека в лицо. Тот только утерся. Тогда бородач ударил его с другой стороны. Абрек поклонился, и попытался уйти. Бородач снова прошипел ему что-то в спину, и абрек явно поник.
«На начальство руку поднял», — понял Олег.
Бородатый повернулся к нему.
— Русский, — сказал бородач, наклонившись к Мищенко, — я спас тебе жизнь. Этот дикарь убил бы тебя. Теперь ты мой должник. Помни об этом.
Он замолчал, но продолжал стоять, наклонившись, и буравил Олега черными как уголь глазами.
Мищенко через силу кивнул, и только тогда бородач выпрямился.
— Слушай меня, русский. И с тобой будет все хорошо.
По-русски говорил бородатый с заметным акцентом. Правда, акцент у него был мягкий, приятный, не такой мерзкий, как у абрека. Впрочем, ничего удивительного. Гораздо приятнее ведь слушать голос человека, который спасает тебя от расправы, чем того зверя, который мечтает тебя убить.
«Выжить! Выжить любой ценой! А там будет видно…».
Подошли люди, смеющиеся, посмотрели на Мищенко с веселым презрением, сказали — «Вставай» — и повели за собой. Олег шел, не сопротивлялся. Даже
Олег думал, что сейчас его бросят в яму, тот самый легендарный «зиндан», о котором все столько наслышались. Но его туда не бросили. Мищенко отвели в темное, сырое, но все же, надземное помещение. В нем даже были узкие окна, заделанные железными решетками.
Офицера втолкнули туда, и дверь за ним закрылась.
В темнице никого не было. И ничего не было. Голый цементный пол, и каменные стены. Даже потолок был сделан из камня. Ни руки, ни ноги Олегу на связали. Видимо, никто его здесь не боялся, и в то, что он убежит, никто не верил.
Все это вместе взятое, вселило в Олега некоторую надежду. Сначала он с ужасом думал, что его убьют сразу. Потом появилась робкое соображение, что нет смысла его тащить куда-то в багажнике, чтобы просто убить, если это можно было сделать прямо в момент похищения.
Теперь же, когда его не разрешили бить и калечить, он решил, что убивать его никто не будет, калечить тоже, а будут его беречь для какого-нибудь обмена. Или для выкупа.
Правда, конечно, тревога не оставляла, и чувствовал себя старший лейтенант настолько скверно, что даже описать это не представляется возможным…
В течение двух дней почти никто не приходил. Принесли только ведро, сказали, что туда можно опростаться. Ведро забирал какой-то тощий грязный оборванец. Видимо, как подумал Олег, кто-то из рабов.
Кормили раз в день. Приносили хлеб, какую-то мутную похлебки, где различимо плавали только кусочки фасоли.
Безрадостно Мищенко смотрел на оставленную пищу. Но жрать хотелось очень — очень сильно. Преодолевая себя, Олег начал есть, а потом сам не заметил, как увлекся, и съел все до дна. Даже захотелось добавки, но рассчитывать на это было невозможно.
На третий день в каменную темницу зашли трое. Уже знакомый Мищенко молодой бородач, и двое — среднего возраста. Лица у этих двух были злые и недовольные. Молодой, наоборот, почему-то улыбался. Он показал им Олега, о чем-то они еще поговорили по своему, и ушли. Мищенко услышал, как за дверью несколько раз щелкнул замок. Или даже замки.
Потом были еще целых две недели, когда ничего не происходило. Так же приносили и относили ведро, также плохо кормили. Казалось, что про Олега забыли. Это его, конечно, радовало… С одной стороны.
А с другой… «Не получится ли так», — думал Мищенко, который был далеко не дурак, — «что это относительно спокойное существование закончится для меня очень — очень плохо? Не к добру все это».
Он практически угадал.
Как только истекли эти две недели, так к нему в помещение снова зашли три человека, (но молодого бородача среди них уже не было, и это сразу показалось Олегу крайне дурным знаком), приказали ему встать, сами сели прямо на пол, и один из них, по внешнему виду, самый старший, заговорил.