Герои зоны. Пенталогия
Шрифт:
Наклонившись, Патрик обнял меня. Ради этого стоило еще немного пожить. Я почувствовал, что он дрожит.
– Ты чего это? – взяв сына за широкие плечи, я чуть отстранил его от себя.
Он отвернулся, пряча мокрое от слез лицо. Напрасно он так, мороз ведь.
– Батя, ты не бредишь. Это все взаправду, – услышал я.
И сразу поверил сыну.
Он ведь ни разу меня не обманывал.
Я попытался встать, а то примерз уже. Патрик мне помог.
– Как, говоришь, ты сюда попал? – Еще я хотел узнать, как убраться изо льдов побыстрее. Еще до водных процедур я основательно продрог, а уж после…
Но Патрик моих бед не понимал. Егото температура окружающей среды не заботила. И дело не в пуховике, шапке и ботинках, промерзших до ломкости. Просто он с детства устойчивый к холоду, – не в меня точно – хотя вроде не моржевал мой мальчик, снегом не обтирался.
– Батя, ты совсем не слушаешь. Я прибыл сюда с помощью портативного Лона. Как ликвидатор я имел доступ к такому оборудованию…
Ну как было не скривиться? Опять несносный мальчишка о своем талдычит. Зачем повторяет чушь? Неужели думает, что я поверю? Сегодня что, первый день второго месяца весны?
А Патрик все не унимался:
– Батя, где твое Лоно? То, на котором ты сюда… Ты что, его отпустил?! Не зафиксировал?!
– Чего? Зафиксировал? Ты о чем вообще, сынок? – Изза холода я уже с трудом понимал, на каком свете нахожусь.
– Ладно, батя, не заморачивайся. Мое Лоно может забросить нас в любую точку этого мира и не только.
– Тогда махнем в Киев. – Я готов поверить во все что угодно, лишь бы убраться отсюда.
Даже в то, что мой сын – путник.
– Зачем? Ведь мы сразу куда надо… – Патрик моргнул. – Каждый прыжок утомляет Лоно. Чтобы отдохнуть, ему нужно время, а если мы…
Все, больше не могу. В Киеве тепло. Там лето, а тут холодно. Ну не объяснять же ребенку прописные истины! Человек должен быть там, где тепло! Срочно! Вот прямо сейчас!
– Не перечь отцу! – рявкнул я.
Я так и не понял, откуда взялось Лоно – точно такое же яйцо метров пяти высотой, без щелей и зазоров, которое забросило меня в Антарктиду. Оно просто явилось по мановению руки Патрика. Он выставил ладошки перед грудью – мол, батя, нервничать не надо, все будет – и вот оно рядом, добро пожаловать на борт, пристегните ремни.
Но без проблем свалить из царства льда и снега мы не успели.
Сверкнула молния, пахнуло жаром, и метрах в ста от нашего яйца громадная невидимая курочка снесла еще одно аналогичное. Из него выпрыгнул, за раз пролетев метров пятнадцать, знакомый уже малец в футболке с Микки Маусом. На сей раз пацан выглядел совсем странно – ноги у него были что у кенгуру и покрыты серебристой чешуей.
– Лоно фиксировать надо. А ты!.. Вот он назад его в Тюрьму!.. – выкрикнул Патрик непонятное и подобрался весь, засопел целеустремленно – типа задумал устроить тут разборки с пацаном, прыгающим к нам по льду, что твой кузнечик.
Но мне на возню мальчишек смотреть недосуг, у меня есть дела важнее.
Поэтому я сгреб Патрика в охапку и шагнул к нашему яйцу, на прощание махнув «кузнечику».
* * *
Превратить святилище смерти, храм стерильной чистоты в черт знает что – это кем надо быть?! Как можно нарушить обряд изгнания хвори, на который приглашаются лишь посвященные в таинство жрецы?!
Общение с палачами не сделало настроение Льва Аркадьевича Глоссера радостным. Скорее наоборот. Да он просто в ярости! Статую античного бога скинули с пьедестала и цинично надругались над обломками. Варвары! Ну что ж, он этого так не оставит. Пора завершить начатое много лет назад. Он слишком долго терпел. Хватит! Хваатит!..
Все тело его пронзает боль, в голове взрывается граната. Ему стоит усилий не упасть.
Изза двери операционной доносится рокот:
– Представляете, по телику вчера говорили в новостях, что скоро на Марсе…
Слышатся смешки – ассистенты опять завели спор о достоинствах напитков и раскрепощенности девиц в столичных клубах, а инженер, которому за сорок, воспринимает их проблемы с должной иронией. Недовольно ворчит операционная сестра, вслух жалуясь коллегеблондинке на нерадивость некоторых сотрудников, которые осмеливаются приходить на работу в подпитии.
Обычный умиротворяющий шум. Треп. Трескотня ни о чем.
Но даже это не может успокоить главврача.
Нацепив маску на лицо и напевая громче обычного «Смейся, паяц, над разбитой любовью» [32], Лев Аркадьевич толкает дверь. Ни на кого не глядя, но чувствуя чужое внимание, входит. Расслабленный шум операционной сменяется гробовым молчанием.
Всевсевсе, затаив дыхание, смотрят на него.
Даже девушка Татьяна, дочь старинного друга, мир его праху. Особенно – девушка Татьяна.
Точно так же звали ее мать, редкую красавицу и умницу.
– Что с вами, Лев Аркадьевич? – Блондинкамедсестра встречает его широко распахнутыми глазами. – На вас лица нет.
– Почему пациентка до сих пор в сознании?! – вопрошает Глоссер у анестезиолога и, не дожидаясь ответа, обращается к Татьяне: – Не переживайте, милочка. Небольшая задержка. Сейчас этот человек… Реваз Георгиевич поможет вам успокоиться.
Все ее существо выражает тоску и смирение. Но Льва Аркадьевича не так легко обмануть. Он знает, что она давно хочет остаться с ним наедине. Верно, свидетели вам ни к чему.
– Я продолжу операцию сам. – Главврач жестом останавливает анестезиолога, кинувшегося к своему добру в чемоданчике. Затем обводит взглядом всех остальных. – Все в полном порядке. И я в полном порядке. Так что не вижу причин вам здесь оставаться.
– Но как же так, Лев Аркадьевич… – Медсестра, хорошенькая блондинка, настолько глупа, что смеет ему перечить. Остальные – биомасса в синезеленой униформе – испуганно молчат. Чувствуют опасность. – Вы ведь не сможете!..