Герои зоны. Пенталогия
Шрифт:
За шаг до этого огромного яйца я вспомнил, как оно называется.
Лоно.
Обернувшись, я увидел, как ко мне, с каждым мгновением меняясь, теряя человеческий облик, мчался ликвидатор, ничуть не пострадавший от огня. С каждым шагомпрыжком Тюрьма за ним становилась все менее реальной, стены теряли очертания, двери с решетками исчезали.
Тюрьма – это иллюзия, понял я. Она – воплощение моих страхов, я создал ее такой.
Не сбавляя скорости, ликвидатор разразился то ли хохотом, то ли звериным воем.
Чуть отступив, я коснулся спиной гладкой поверхности гигантского яйца. Напоследок взгляну в глаза
Увы, судьба не позволила мне этого сделать.
Под легким моим напором Лоно прогнулось – и тотчас вобрало меня, втянуло в себя, нежно обняв всем своим существом.
И вот тут я прозрел окончательно.
Случившееся в Тюрьме – камера, а потом пожар и побег – было лишь игрой моего разума. Тюрьма – она не столько для тела, сколько… В ней все зависело от моих желаний. Я хотел быть пленником – и был им, мне понадобилась свобода – и вот я на воле. Если сильно захотеть, можно в небо улететь. Нет, в небо мне надо, мне надо…
Свет ударил по глазам резко, наотмашь, заставив зажмуриться.
Не удержавшись на ногах, взмахнув руками, я рухнул во чтото мягкое, пушистое.
Во чтото очень холодное.
Глава 6
Танцы на льду
Что вы, она не ждала звонка, нетнетнет. И еще раз – нет.
Просто, уезжая с Рыбачкой в Киев, Край обещал позвонить. За язык его никто не тянул. Сказал – сделай, или не говори вовсе. В колонии для малолетних преступников, где Милена весьма занимательно провела аж три долгих года, за пустой треп наказывали нещадно. Так что Краю не поздоровится, когда он соизволиттаки набрать жену. Да, бывшую, но всетаки жену. Давно должен был…
Телефон молчал.
Ну, то есть не совсем. Дважды звонил стилист Милены, один раз – психоаналитик, но она сбрасывала, чтобы не занимать линию пустопорожними разговорами. И нет, это не значит, что она ждала звонка от Макса, подлеца и подонка, неудачника и негодяя. Милена в который взглянула на экран мобильника – аккумулятор не разрядился и связь есть.
По телевизору показывали прессконференцию. Президент говорил чтото о ядерном оружии и Ближнем Востоке. Милена переключила на другой канал – на ситком о семейке веселых идиотов. Толстый мужик на экране то хлестал пиво прямо из бутылки, то фанател за любимую команду, то чесался в паху. В кульминационные моменты он делал все это одновременно. Смотреть на него и остальных персонажей без смеха за кадром было попросту невозможно и противно. Но не на гаранта же пялиться? Милена давно заметила: от одного лишь слова «политика» у нее начинается мигрень.
– Сынок, может, тебе бутерброд сделать? С колбаской?
Бутерброды были вершиной кулинарного мастерства Милены. Както так по жизни сложилось, что учиться варить луковые супчики и жарить котлетки покиевски ей было негде. Сначала колония для малолеток, потом приемные родители и Чернобыль… И после помотало конкретно, пока она вместе с Максом скрывалась от ментов, СБУ и прочих, жаждавших крови особо опасных преступниковбунтовщиков. Наконец Патрик немного подрос и… Само собой получилось, что у них в семье именно он отвечал за борщи и отбивные. У него к готовке талант лет с десяти прорезался. Ему нравилось шинковать, шкварить и парить. Рисовать он не умел, а вот у плиты мог часами простаивать.
– Какой еще бутерброд, мам? – Патрик сделал удивленные голубые глаза. – Это ж вредно – всухомятку. Хочешь, я сейчас тебе…
– Почему это вредно? Разве я могу собственному сыну… – Милене нужно было чемто занять себя. Высматривать по телевизору особые, как сказал Макс, новости она уже не могла, ее тошнило уже от дикторов, терактов, луж крови и последних сводок с мировых театров военных действий. Но это не повод пичкать Патрика бог знает чем. – Ладно, сынок, я сама себе…
Она вдруг отчетливо – до рези в глазах – вспомнила ту ночь, когда вместе с Краем заночевала на полустанке посреди бескрайних украинских полей.
Таких ночей было много.
Но та оказалась особенной. Ведь ближе к утру на запах дыма от костра, у которого они, прижавшись друг к другу, грелись, пришел мальчик с яркими голубыми глазами. Он был такой голодный, что едва не отгрыз Максу палец, когда тот, смеясь, протянул ребенку кусок хлеба.
Как же тогда Милена испугалась за Макса! Кровь плеснула фонтаном, пятная рубиновым серый после оттепели снег. Шрам остался, не зарос… Но еще больше она испугалась за мальчишку. Край ведь мог его пристрелить или еще что сделать. Прогнать, к примеру…
Поначалу она решила, что ребенок немой. Он ведь не говорил, как его зовут, – просто, урча, ел хлеб, тушенку, вообще все, что ему давали. Тогда Край почемуто назвал его Патриком. Дурацкое имя, но оно както сразу прилипло к ребенку, стало настоящим…
За Миленой и Краем, наступая на пятки, гнались спецслужбы и вояки, соревнуясь за право повесить над камином их головы. И та ночь, а потом утро были просто волшебными – никто в них не стрелял, никто не пытался сшибить их с дороги разогнанным да полтораста кэмэ в час джипом, никто не травил их в придорожных забегаловках… Было так мирно и так хорошо, что они, завороженные рассветными лучами, вспыхнувшими золотом в волосах Патрика, взяли его с собой. Это даже не обсуждалось. Мальчик, совсем малыш, крепкокрепко вцепился своей крохотной ручонкой в перебинтованный палец Края и доверчиво потопал с новыми родителями в неизвестность…
Именно тогда травля прекратилась.
Нет, Милену и Макса не перестали искать, но азарт охотников както сразу пошел на убыль. Понимая, что это глупо, Милена верила, что их оставили в покое изза Патрика. Ребенок стал искуплением для мужчины и женщины, натворивших в жизни столько зла, что ад – слишком приятное для них место.
Милена нежно улыбнулась, глядя на Патрика.
Он вырос, возмужал, вон плечи какие широкие, а лицо все такое же детское, наивное… Узнав, что у нее и Края не может быть детей, она – да и Макс тоже – не горевала ни секунды, ведь у нее – у них! – уже был сын.
Она подошла к холодильнику, достала кусок ветчины. Вроде вполне: без плесени и пахнет не противно. В молодости чего только ни приходилось жрать, голод ведь не тетка, так что в плане еды Милене легко угодить. Лишь когда Макс рядом, она корчит из себя фифу, привыкшую даже семечки щелкать с золота, сплевывая шелуху на платину. Она вытащила из хлебницы батон – не оченьто свежий. Точнее – черствый донельзя: им гвозди в бетон заколачивать можно. Но другого нет. Милена взяла нож. Хороший нож, острый, бумагу можно резать.