Героическая тема в русском фольклоре
Шрифт:
Обращаясь к реставрации самого рассказа об Александре по житийной переработке, позволительно думать, что в этом главном отделе повествования собственно житийного внесено мало и большая часть текста идет от светской, дружинной биографии Александра. Конечно, здесь кое-где встречаются прослойки молитвословного и церковно-книжного характера, но все же трудно решить, принадлежат ли они светскому книжнику или монаху. Правда, два-три эпизода можно было бы отнести прямо на долю церковного книжника, именно чудесное видение княжеских святых Бориса и Глеба, цитацию библейского чуда при Езекии-царе и чудо с «душевной грамотой», заимствованное из жития Алексея «человека Божия» и приуроченное к мертвому Александру. Однако в условиях средневековья чудесное видение патрональных святых Руси — Бориса и Глеба, спешивших на помощь своему родичу, — мотив, свойственный воинским повестям вообще и, конечно, мог быть внесен и дружинником. Он же мог цитировать и чудесное избиение врагов невидимым ангелом при Езекии-царе, что уже было использовано Иосифом Флавием в «Истории об Иудейской войне».
Рассказ начинается сообщением, как приехал Андреаш от «западные страны», от тех, которые «нарицаются слуги Божие», желая подобно царице Южской, посетившей Соломона, повидать «дивный возраст» князя Александра и наслушаться его премудрости. (Речь идет здесь о приезде магистра Ливонского ордена меченосцев Андрея фон Фельзена.) Возвратившись к себе, Андреаш поведал:
Дальше сообщается, что за рекою Ижорою, куда войско Александра не доходило, оказалось множество трупов неприятелей, будто бы перебитых ангелом, подобно тому, как это случилось при царе Езекии с войском Сеннахирима. Эта библейская цитата есть и у Флавия. Разгром шведов выражен и тем, что они трупами своих воевод наполнили три корабля, новгородцев же всего пало двадцать мужей вместе с ладожанами (четверо названы по именам).
Тут кончается первый эпизод повествования, представляющий собою вполне законченную, самостоятельную, канонически оформленную воинскую повесть, с украшением действительности условной риторикой по признанным образцам наилучшей литературы еще киевского периода. Далее близко к стилю погодной летописи в кратком и сухом изложении даны известия о взятии немцами, при помощи изменников, городов Изборска и Пскова, о набеге немцев с чудью на Водь, о постройке ими крепости в Копорье и о нападении немецких отрядов под самым Новгородом. «А великий князь Александр отъехал тогда в Суздальскую землю в г. Переяславль (Залесский — в свой удел, „отчину и дедину“), поссорившись с Новгородцами», — сдержанно замечает автор, очевидно, в объяснение вражеских успехов на русской территории.
Рассказывая затем, как Новгородское посольство с самим владыкою во главе насилу выпросило у великого князя Ярослава князем себе опять Александра, автор подчеркнул неотложную нужду в Александре сообщением: «А в то время на землю Новгородскую напала Литва, Немцы и Чудь, забрали по Луге всех коней и скот, не на чем было и пахать по селам». В 1242 году Александр Ярославич прибыл в Новгород и тотчас пошел с новгородцами, ладожанами, с корелою и ижерянами на Копорье, «изверже град из основания», часть немцев перебил, а часть отпустил «бе бо милостив паче меры», не помиловал только изменников-вожан и из чуди и отправился в свой Переяславль. Это возвращение в Суздальский удел, немотивированное в рассказе, можно объяснить как поездку за суздальской помощью против врагов Новгородско-Псковской области.
Узнав о том, что немцы захватили Псков и посадили там своих наместников, Александр «пожалел о крови христианской» и с братом своим Андреем привел войско в Новгород. «И пошел с братом своим Андреем и с Новгородцами, и с Суздальцами на Немецкую землю с великой силой, чтобы Немцы не хвалились, говоря: „унизим словенский язык“». Здесь стилистически начинается второе воинское повествование об Александре в целом. По сравнению с первой повестью она только более разнохарактерна по стилю; ее рассказ, вначале сухо летописный, лишь постепенно проникается пафосом, который достигает риторической высоты в эпизоде о Ледовом побоище. Описав освобождение Александром Пскова, его вторжение в «немецкую землю» и опустошение ее, автор сообщает, как поднялся и пошел на русских магистр (меченосцев) со всеми своими епископами и со всем множеством их народа и силы, какая только ни была в их области, вместе с королевскою помощью (датчан). И сошлись на озере, именуемом Чудским, Александр повернул с своим войском с немецкой территории. Немцы же и чудь пошли за ним: «Князь же великий поставил войско на Чудском озере на Узмени, у Вронья камня и, приготовившись к бою, пошел против них. Войска сошлись на Чудском озере; было и тех и других большое множество. Был тут с Александром и брат его Андрей со множеством воинов отца своего; было у Александра много храбрых мужей „яко же древле у царя Давида крепции и сильнии, тако же и мужи Александрови исполнишася духа ратного, бяху сердце их, аки львом“. И сказали они: „Княже, ныне пришло время положить свои головы за тебя“». После молитвы Александра идет описание сечи на самом льду Чудского озера, в образах своих зависимое от художества древнего киевского «Сказания» о Борисе и Глебе и звучащее, как строфа стихотворения. «Бе же тогда день субботний, восходящу солнцу, соступишася обои (оба) войска, и бысть сеча зла и труск (треск) от копей ломления и звук от мечного сечения, яко же морю (или озеру) мерзшу двигнутися; не бе видети леду, покрыся бяше кровью. Се же слышах от самовидца, рече: видехом полк Божий на воздухе, прошедше на помощь князю Александру». Немцы обратились в бегство, и гнали их русские с боем как бы летя по воздуху, и некуда им было убежать, били их 7 верст по льду до Суболицкого берега, и пало немцев 500, а чуди бесчисленное множество, а в плен взяли 50 лучших немецких воевод и привели их в Новгород, а другие
«Ледовым побоищем» собственно заканчивается в биографии Александра характерный для Древней Руси стиль воинской повести, восходящий в глубину античности своими типическими формулами, образами, метафорами. Впрочем, хотя далее и не дано больше развернутых боевых картин, отдельные символы воинской мощи продолжают окружать Александра. После краткой заметки о победах Александра над Литвою рассказывается с риторической условностью о его поездке к татарскому хану после смерти его отца. Князя позвал к себе «царь силен на Восточной стране, ему же бе Бог покорил многи языки от востока и до запада»: «ты ли един не хощеши покоритеся силе моей. Но аще хощеши блюсти землю свою (т. е. в качестве великого князя), то скоро приди ко мне, и узриши честь царства моего». Александр двинулся через Владимир, и был грозен приезд его: на устье Волги «начаша жены Моавитские (т. е. татарки) детей своих полошати (или устрашати) рекуще: Александр едет». Царь Батый подивился Александру и отпустил его с великой честью. Александр привел в порядок Суздальщину, опустошенную нашествием татарского «царя» Неврюя, что вызвало у автора поток похвал с цитатами из пророка Исайи. Далее идет отрицательный ответ Александра папе, присылавшему к нему кардиналов о соединении в вере (вероятно, для создания союза Западной Европы с Русью против татар). Упоминается о некоей «нуже великой от поганых», заставившей Александра поехать «к цареви (в Орду), дабы отмолил людей от беды». На возвратном пути от хана у Новагорода Нижнего Александр тяжко заболел: «О горе тебе, бедный человече, как можете написати кончину Господина своего, как не испадета ти зеница со слезами вкупе. Како не рассядется сердце от горькия туги. Отца бо человек может забыти, а добрового Господина — аще бы жив с ним в гроб влез», — так плачет по своем князе дружинник-автор. Посхимившись (как обычно князья перед смертью), Александр Ярославич скончался (в Городце). Митрополит Кирилл, отпевавший князя, сказал собравшемуся народу: «Уже зайде солнце земли Суздальские».
Сравнение скончавшегося деятеля с зашедшим солнцем — любимая метафора древности. Тот же образ использован летописями под 1178 годом (смерть Мстислава) и 1288 годом (смерть Владимира Волынского). Но в применении к Александру это не было только риторикой, ибо «вси люзи вопияху: уже погибаем».
Тело великого князя понесли в его столицу во Владимир; при встрече в Боголюбове люди так рыдали, «яко и земли потрястися». Когда Кирилл митрополит хотел разогнуть руку мертвого Александра, чтобы вложить в нее, согласно обряду, грамоту с отпущением грехов, князь, как живой, взял ее (эту грамоту) у митрополита сам. Данный эпизод, вероятно, заимствован из жития византийского святого Алексея, «человека Божия», именем которого Александр был назван, приняв схиму перед смертью.
Средневековье отличалось особым мышлением, особым характером художественной изобразительности, что сказалось и в литературе. Для понимания реальной сущности изображаемого в средневековой литературе необходимо учесть характерные черты тогдашнего мастерства. Особенности средневекового художественного повествования выражаются в условности изображения и в схематизме, заставляющем самого читателя дополнять подразумеваемые подробности. Представляя характеристику повествования об Александре Ярославиче путем сжатого пересказа с цитатами подлинника, мы старались сохранить главные из отличительных свойств средневекового изложения, избегая модернизации и обесцвечивания. Пойдя по вехам такой «литературной» характеристики художественного поэтического материала, историку будет легче угадать под стилистическим покровом и воссоздать действительную личность и значение неустанных трудов Александра Ярославича. «Самовидец» Александра, автор его биографии, изобразил своего героя превосходящим силою и мудростью всех современных ему властителей и нашел возможным сравнивать его только с древними, известными всему миру героями и мудрецами. Рассказывали, как Александр оберегал Русскую землю от насильников с запада и востока, защищал ее мечом и избавлял от бед разумом, автор советует хранить благородную память об Александре и изливает свою любовь к нему в причитании народа над его телом. Привлекательность образа Александра в его биографии и насыщенность ее пафосом, драматизмом и лирикой свидетельствует не только об авторском расположении к нему, но об общем, общественном признании его заслуг перед родиной. Александр Ярославич стал образом отечественного защитника и всегда благодарно вспоминался в годины вражеских нападений на Русскую землю, о чем свидетельствуют главнейшие воинские повести.
Под стилистическим воздействием повести об Александре Невском возникла повесть о Довмонте, князе Псковском, защитнике западных пределов Руси, который, подобно князю Александру, стал патрональным святым своей области. Имея отчасти «житийное» оформление, повесть о Довмонте заключает в себе много воинских моментов. К типу «жития» принадлежит собственно начало повести, прослойка рассказа молитвословными формулами и заключительная характеристика с библейской цитатой. Включенная под 1265 годом в Псковскую летопись и далее разнесенная здесь по годам, повесть начинается сообщением, что «блаженный… князь Домант с дружиною своею и со всем родом своим оставль отечество свое, Литовскую землю, и прибеже в Плесков (Псков). И бысть князь Домонт… от племени Литовского, первие имея ко идолом служение, по отчю преданию; егда Бог восхоте избрати собе люди новы… возбнуся яко от сна, от идольского служения и помысли со своими бояры креститися…, и крещен бысть во Святей Троицы в Соборной церкви (Пскова), и наречено бысть имя во святом крещении Тимофей. И бысть радость велика в Плескове и посадиша его мужи Псковичи на княжение во граде Пскове». Дальнейший весь рассказ посвящен воинской деятельности Довмонта на защиту Псковской области, как пограничной, от немцев Прибалтики и от Литвы.
Замечателен язык повествования; его живое местное наречие и ритмичность. Задумал Довмонт повоевать Литву «помысли ехати с мужи Псковичи, с треми девяносты, и плени землю Литовскую, и отечество свое повоева… и возвратися со множеством полона ко граду Плескову; перебродився Двину… и ста шатры на бору чисте, а стражу постави на реце на Двине, Давыда Якуновича… с Лувою Литовником; две же девяносте муж отпровади с полоном, а во едином девяносте сам ся оста, жда по себе погоны». Литовские князья, в отсутствие которых Довмонт опустошил их владения, «в семи сот погнаша в след Довмонта, хотяще его яти и смерти предати, а мужи Псковичи мечи иссечи; и пребродивше Двину реку и сташа на брезе. И стражиже, видевше рать велику, пригнавше, поведавше Довмонту, рать пребродила Двину! Домант же рече Давыду и Луве: помози вама Святая Троица (патрональная святыня Пскова), юже еста устерегли рать велику, полезите долов (т. е. уходите). И рече Давыд и Лува: не лезем мы долов, хотя живот свой дати и кровь свою пролити с мужи Псковичи за Святую Троицу (символ Пскова)…, а ты, Господине княже, поеди борзо с мужи со Псковичи на поганую Литву! Домант же рече Псковичем: братия мужи Псковичи, кто стар, то отец, а кто млад, той брат; слышал есмь мужество ваше во всех странах. Се же, братия, нам предлежит смерть и живот: братия, мужи Псковичи, потягнете за Святую Троицу, и за святыя церкви, и за свое отечество». Так Довмонт «одномь девяностом семь сот победи».