Героиновая пропасть
Шрифт:
— Юрочка, — вошла взволнованная жена, она по-домашнему называла Егора только так, — там к тебе явились двое следователей. Ты как, готов их принять? Или тебе плохо и надо отлежаться?
— Я приму. Через минутку-другую. На, забери это полотенце. Неудобно все-таки, будто баба расклеился.
— Но может быть, ты…
— Никаких «но»! Приготовь нам по чашечке кофе. А мне дай-ка еще свою таблетку. Ты знаешь, кажется, действует. Руки, во всяком случае, ощущаю…
A про себя решил, что таблетку выпьет при них, при этих
Вошли двое: оба рослые, но один — покрупнее и немного постарше. Он представился начальником Московского уголовного розыска генералом Грязновым, второй — старшим следователем по особо важным делам Турецким. Эти фамилии Каманин уже слышал, и, кажется, не раз.
Вообще-то получилось не очень хорошо. Требуя от руководителей силовых служб немедленной защиты, Егор Андреевич был уверен, что они по привычке пришлют кого-нибудь попроще, из тех, кому спервоначала все ясно-понятно, кто особо и копаться не станет, а вот щеки надувать от важности момента не преминут. С такими и говорить полегче. Безопаснее, во всяком случае. А с этими деятелями придется держать ухо востро, их на мякине не проведешь… К тому же именно Турецкий постоянно расследует — и небезуспешно — самые, пожалуй, громкие уголовные дела, это тоже известно.
Несколько напряженную ситуацию знакомства разрядила Елена Сергеевна, пришедшая с кофе. Причем Каманин заметил, что этот факт посетителями был воспринят с удовольствием.
Наконец расселись вокруг журнального столика, сделали по глотку. Грязнов доложил заместителю министра, что по решению Генерального прокурора и указанию его заместителя по следствию Меркулова создана оперативно-следственная группа, которую поручено возглавить Александру Борисовичу Турецкому, — жест в его сторону. В работе ее будет принимать самое деятельное участие и начальник МУРа — кивок Каманину. Грязнов замолчал и посмотрел на Typeцкого, как бы передавая ему слово.
Александр Борисович одним глотком опорожнил свою чашку, поставил ее нa блюдце, отодвинул и внимательно посмотрел на Каманина. Егору Андреевичу вдруг почудилась в этом нарочито проницательном взгляде какая-то непонятная, скрытая ирония. С чего бы это? Его чуть было в жар не бросило. Да, вы, ребятки, народ непростой, нет! И опять все смешалось в голове: о чем они станут спрашивать, понятно, непонятно другое — что им отвечать…
— Прошу прощения, Егор Андреевич, за, возможно, не самый умный вопрос, — начал Турецкий. — Вы никого не подозреваете?
— Я-а?! — Каманин сделал большие глаза.
«Чересчур большие», — отметил Турецкий. У него ж голова болит, только что продемонстрировал это с помощью проглоченной таблетки, как ее, ну, Костя же давал, а? Темпалгин!
— Почему вы решили, что мне может быть известен преступник? — Каманин не скрывал своего изумления.
— Извините за грубость, но обычно я знаю, кто и почему хочет дать мне по морде, — Турецкий хмыкнул, извиняясь жестом. — Но это, естественно, обо мне. Я многим, вероятно, крепко насолил, значит, есть за что. А вы?
— Moжет быть, какие-то служебные сложности? — тактично поправил коллегу Грязнов.
— Вячеслав Иванович! — почти возмутился Турецкий. — Ну какой, извини, ишак станет подсиживать, к примеру, своего начальника таким варварским способом? Ты что, не в курсе, как это нынче делается?
— Вот раз ты заговорил, Александр Борисович, об «нынче», то тебе лучше других должно быть известно, каким образом чаще всего и решаются сегодня неразрешимые споры, — возразил Грязнов.
«Они что же, спектакль тут передо мной разыгрывают? — напрягся Каманин. — Дурака, что ли, валяют? С какой стати?!»
Он уже хотел было оборвать «спорщиков», указав им на полную неуместность их поведения, но почему-то так же быстро и передумал. Пусть поупражняются. Сам спрашиваю, сам и отвечаю! Во всяком случае, есть возможность проследить за ходом их мыслей.
— Но ты говоришь, Вячеслав Иванович, о совершенно определенной среде! — продолжал настаивать Турецкий. — А к ней, извини, я даже и в плохом сне не решился бы отнести Егора Андреевича!
— Да, это аргумент, Александр Борисович, — важно согласился генерал Грязнов, тоже отодвигая от себя пустую чашку. — Это — аргумент, ничего не скажешь. Однако… а?
— А что у нас с водителем? — снова повернулся к Каманину Typeцкий.
— Не понял, в каком смысле? Он же ранен, кажется, даже без сознания. Он находится в реанимации. Поэтому я ничего не знаю, а спросить, извините, пока не у кого.
— Нет, я не в плане его состояния, это мы уже знаем. Там наши товарищи позаботились, чтобы с ним ничего нечаянно не случилось.
— А что может еще случиться? — забеспокоился Каманин.
— Разное, — уклончиво ответил Грязнов.
Он переглянулся с Турецким, и следователь пояснил:
— Понимаете, Егор Андреевич, если ваш Рожков является одним из соучастников преступления, но, скажем, при этом просто пострадавший по собственной неосторожности, то обязательно найдутся люди, которые захотят на этом деле поставить точку. Иными словами, не дать ему возможности открыть рот. Замочить, проще говоря. А если у него нет компаньонов, а взрыв — это его собственная инициатива? Обида, к примеру за что-нибудь? Сами сказали ему что-нибудь не то или не так? Что вы думаете на этот счет? Он давно у вас? В смысле — с вами?
— Обидеть Володю?.. — задумчиво протянул Каманин. — Нет, не готов ответить на этот вопрос. Знаете, в жизни ведь всякое бывает. Нервы там, то, иное, бывает, и повысишь голос. И не от зла или желания оскорбить, обидеть, а просто по дурной инерции… Да, а Володя, между прочим, служил в Афгане. Ветеран, так сказать. Тут eсть своеобразный, если хотите, налет… Они очень непростые люди, эти бывшие «афганцы». Уж кому и знать-то, как не мне!
— Да, мы в курсе, — закивали Грязнов с Турецким. — А что, вы с ним и там были знакомы?