Героиня мира
Шрифт:
Второй поцелуй оказался куда более страстным. Я отдалась на волю Карулана и собственных чувств. А в это время какая-то часть моей души стояла в стороне, бессмысленно и глупо заламывая руки и горюя. Но о чем? О чем?
После этого поцелуя мы распрощались. Как он и предсказывал, до весны мы больше не виделись.
Вместе со снегами явились лебеди. Озеро замерзло, и я приняла их за сугроб. Но сугроб оказался крылатым, и очертания его все время менялись.
Из дома вышли женщины с корзинами снеди. Я отправилась следом. Мы бросали лебедям кусочки хлеба и рыбы. А короли поднебесья хватали их клювами, похожими цветом на ноготки.
Как и рассказывал мне Кир Гурц, лебединая белизна
Иногда слуги катались на коньках по озеру, но только совсем рано поутру, чтобы не оскорблять моих чувств своим видом. Я не испытывала желания обучаться этому занятию. Я опять подросла, и платья, в которых не удалось выпустить швы, украсили богато расшитые вставки, пущенные по талии и кромке. Я больше не ребенок, уж больно высоко стало мне теперь падать.
Говорили, что вслед за лебедями должны появиться волки. Мне не стоит тревожиться. Эти звери боязливы, они нападают только на овец да зайцев или слабых, больных животных. В прошедшие годы охоту на волков затевали лишь затем, чтобы поразмяться зимой и отобрать псов для своры, а не потому, что грозила опасность.
Однажды я услышала, как среди леса поют волки. Только в отличие от зримых, но безголосых лебедей их не было видно.
От Карулана пришло целых три письма. Тон дружественный, но никаких излишеств. «Расскажите что-нибудь о себе, — писал он. — Конечно, я влюблен в вас. Но нельзя же мне любить просто картинку, помогите мне. Кто вы, очаровательная Аара из поместья Гурц?» В качестве подписи повсюду значилось лишь «Кристен К»; он сообщал, куда отправить ответ, чтобы он непременно попал к нему в руки. Теперь он в походе — он не говорил, где именно, — это запрещалось из стратегических соображений. Он просил, чтобы я, живя в заснеженном краю, думала о нем по-доброму. Он не писал о боях, не извещал меня о событиях. Вместе с третьим письмом мне передали драгоценное колье — серебряного крокодила, державшего в зубах собственный хвост и рубиновое яблочко… Зная наверняка, что ему достанутся мои деньги, он щедро потратился на меня и, вероятно, залез в долги. Мне взбрело в голову написать, что я оплачу его подарок. Но это было бы чересчур резко и бестактно. Мне никак не удавалось придумать, что бы еще сообщить в письме. Я не могла баловать его анекдотами из собственной жизни. Нацарапанная мною записка вышла натянутой, я поблагодарила его за колье, поинтересовалась, хорошо ли идут у него дела. Она напомнила мне письма пожилой родственнице, присылавшей мне подарки на день рождения или на Вульмартию, которые мне приходилось сочинять в пяти — или шестилетнем возрасте.
Зима. Казалось, она никогда не кончится. Да она только-только началась.
Той, другой зимой… Белизна леса, окружавшая нас. Черные мундиры на снегу, отчаянные усилия лошадей, следы кровавой бойни.
Иногда утром или вечером запах дыма, поднимавшегося над трубами дома или кухни, вызывал у меня тошноту. Мне снились сны.
В лесах подавали голос волки, а может, волчьи привидения — те, что оставили зарубки на колоннах веранды и подобно робким любовникам скреблись в двери, — я не видала ни одного из них.
Я все читала считала, пока глаза мои не превратились в прогоревшие дотла уголья; голова болела уже и днем и ночью. Я вышивала по образцу, цветы получались пьяными, а синенькие птички какими-то уродами. Роза следила за моими волосами.
Зима высветлила весь мир. Эта белизна — как болезнь. Неужто не будет ей конца?
Я узнала, что в середине зимы ожидается веселый праздник, но похоже, к храму Вульмардры он никакого отношения
Дом по-прежнему жил с точностью механизма. Мы с бабушкой и Вульмардрой осуществляли никому не нужное руководство.
Вот только я неизменно просыпалась каждое утро с шестым ударом настенных часов в коридоре. Не приказать ли мне устранить этот зубец часового механизма? Нет, глупость надо побороть. Во всяком случае в это время еще темно, рассвет наступает все поздней и поздней, ни лучика до десяти часов, и так уже на протяжении многих дней.
Поэтому, когда я проснулась, встала с постели, оделась, набросила на себя шубу и пошла по дому, стояло черное утро.
На этот раз я повстречала служанок, и они поклонились мне, и мальчик-слуга принес теплые сапоги, а горничная — рукавицы. Похоже, никого не удивило, что я вздумала отправиться на прогулку по заснеженной пустоши. Почему бы мне не совершать свои странные обряды. И я не скрывала, что направляюсь в храм.
Но сама я пришла в изумление оттого, что, войдя в святилище и склонившись возле алтаря, взяла и заплакала.
Я не ощутила присутствия сил, не увидела знамения, а может, все угасло из-за моего плача? И разве можно найти утешение у гранитной плиты или ломкого, промерзшего до черноты плюща?
Я вытерла слезы, встала и положила на каменную плиту цветы из теплиц и прихваченные из спальни фрукты. Бедные цветы, бедные плоды, этот едкий снег так быстро вас прикончит.
— Теперь я уже и не знаю, о чем просить тебя.
Когда липы с голыми ветвями остались позади, я услышала волчий вой, чистый, как свист тонкого клинка, рассекающего тишину.
Я замерла, прислушиваясь. А когда вой затих, пошла дальше, к сосняку. И тогда послышался голос. Тот самый Голос. Звук, который мне довелось услышать однажды, и я боялась, что он станет преследовать меня и поразит мой слух в иное время и в ином месте, но связь с тем, первым, сохранится вечно, ибо звук этот неизбывен. Он нескончаем и звучит всегда, но так устроено, что лишь в особые моменты отодвигается какая-то заслонка в ухе, и тогда можно услышать…
Вой затих.
«Ветер, голос родины», — проговорила память голосом Дланта, но ветры так не воют.
Услышавший его песню погибнет.
И божество явилось мне. Я увидела его. Он шел, очень осторожно и изящно ступая по ледяному покрову озера. Он был в облике волка, каким его всегда изображают, и — подобно собственным изображениям — не походил на лесных волков. Черный как смоль, с гладкой шкурой, гораздо больше собаки или волка. Но я ни на одно мгновение не усомнилась в том, что передо мною существо необычное, не волк и не собака из охотничьей своры. Ни на минуту я не усомнилась в том, что передо мною именно он и никто иной.
Приблизившись к берегу, на котором я стояла, он приподнял удлиненную голову с заостренной мордой. Взгляд его скользнул мимо меня. Белые горящие глаза.
Я не почувствовала страха. Меня сковал ужас. Разумеется, это не просто волк. Он может убить меня, если пожелает. Ведь для него нет препятствий, и неважно, что я уже взрослая и стою на ногах; его не остановит ни мой крик, ни то, что он один и, возможно, не голоден. Этот волк не из волчьего племени. Это Випарвет.
Ступая с изяществом благовоспитанной девушки, он выбрался на берег и неторопливым волчьим шагом направился ко мне.