Герой Бродвея (сборник)
Шрифт:
Для начала, выплюнь резинку, Джимми, чтобы тебе не пришлось ее проглотить, — шеф посмотрел на фотокора, не предвещающим ничего хорошего взглядом.
— Вы хотите сказать, сэр, что я уволен? — спросил Джимми дрогнувшим голосом, при этом его имидж съежился до размеров использованного презерватива.
— Ты угадал, Джимми, — утвердительно кивнул главный.
— Все из-за той фотографии, где начальник полиции лакает пиво?
— Да. Мы выставили его дураком, а он провел блестящую операцию, освободив Лиз Коннели и всех других. Его даже представили к награде. Мне жаль, Джимми. Пойми,
Выйдя на улицу, безработный Джимми Смит увидел полицейскую машину и сидящего в ней Морли.
— Иди сюда, парень, — поманил газетчика начальник полиции.
— Почему бы тебе не стать полицейским фотографом? Садись в машину и расскажи, сукин сын, как тебе удалось сделать этот снимок?
— Слушаюсь, сэр, — просиял Джимми.
Шел дождь. Глухая ночь обезлюдела улицы Нью-Йорка, словно средневековая чума. Нахлобучив шляпу на самые глаза, Майк шел к дому Гонзалеса, навстречу воспоминаниям, сладким и мучительным, как слезы любви.
«О, мотыльки, трогательные полночные танцовщицы в плащах из серебристой лунной пыли, даже вам дается для любви целая ночь. Почему же моей любви были отпущены лишь считанные мгновенья?»
Остановившись на краю лужи, он долго всматривался в нее, надеясь различить любимые черты. Но тщетно. Толпа ушла за другими кумирами, забыв Эстер и Марианну. И не нашлось даже десятка тех, кто помнил бы о них в этот час.
Тогда Майк опустился на колени и бросил в воду золотой перстень дона Филиппо в форме овечьего копытца:
— Прощайте, девочки, я люблю вас обеих, вопреки ханжеству этого не лучшего из миров.
— Помни нас, любимый, — прошептала вода.
ГЕРОЙ БРОДВЕЯ
Ночное небо было непроницаемо, как пленка нефти на поверхности воды. Оно было черно и отвратительно, как шкура кота, которого он сожрал накануне. Тот, кому предстояло стать Героем Бродвея, задрал морду, посеребренную чешуей ледяных чешуек и оттого похожую на небритую рожу старого гангстера, и над заснеженной русской равниной раздался его жуткий вой. То была песнь висельников и бродячих волков, всех неприкаянных душ, не смеющих потревожить имя Божье и потому возносящих свою молитву к диаволу.
Прервавшись на высокой ноте, он посмотрел туда, где, подобно ящерице, пробирающейся между черной крышкой гроба и белым саваном покойника, пассажирский поезд дерзко отслаивал ночную тьму от белого полога снегов.
Вагон-ресторан, прицепленный в конце поезда, дергался и юлил, как хвост ящерицы, попавшей в клюв стервятника. При каждом толчке поезда ложка в хрустальном стакане кандидата в президенты России генерала Стернина вздрагивала, точно язычок вечевого колокола, придавая его словам мрачное мистическое звучание.
— Хищный ястреб уже слетел с куста, и жадное воронье летит вслед за ним доклевывать бездыханное тело России. Богатейшая страна мира побирается словно нищенка. Красивые девушки уезжают в Америку проститутками, а парни торгуют матрешками! За доллары люди продают честь и совесть! Кто сделал Россию всемирной проституткой? Кто вывернул ее карманы и толкнул на панель? — генерал повернул к собеседнику благообразное волевое лицо и посмотрел на него взглядом полицейского, разговаривающего из седла мощного мотоцикла с провинившимся пешеходом. — Я вам скажу кто — спекулянты, воры и взяточники!
— Я слышал, генерал, если вы придете к власти, больше не будет тюрем? — Собеседник Стернина — мордастый крепыш в кожанке с выступающими скулами потенциального убийцы — посмотрел на генерала как голодный на фокусника, собирающегося вытащить из цилиндра жареного кролика. Однако вместо кролика фокусник извлек гремучую змею:
— Да, тюрем больше не будет, — произнес генерал, при этом его язык с удовольствием поигрывал на каждом слове, точно это были льдинки из хорошего коктейля, — нашим кодексом будет «Русская правда»: за первое преступление — долой левую руку, за второе — правую. И никаких тюрем.
— К-ха — к-ха — к-ха! — закашлялся собеседник Стернина, подавившись куском пряной осетрины.
— Сегодня грабить и спекулировать выгоднее, чем работать, — продолжил генерал. — Завтра это делать станет невозможно. Тогда люди начнут трудиться, и вы не узнаете Россию.
По мере того как генерал разворачивал свою предвыборную кампанию, лицо его попутчика все больше напоминало морду пса, у которого слишком долго крутили перед носом плеткой. Его глаза поблескивали недобрыми огоньками, а напряженные губы едва скрывали злобный оскал зубов. Этот заурядный мафиози по кличке Боб Шкворень вдруг отчетливо понял, какую грозную опасность представляет генерал для всего грозного преступного сообщества и для него лично. Продолжая преданно смотреть в глаза Стернина, он нащупал в кармане рукоятку ножа…
Тот, кому предстояло стать Героем Бродвея, с трудом поднял свое тяжелое тело, налитое кровью, точно иранский бурдюк с вином. С тех пор как во время аварии под Тобольском он получил зверскую дозу радиации, в его организме буквально взорвалась кроветворная функция. Он чувствовал себя так, словно ему вместо клизмы вставили пожарный брандспойт и на всю катушку отвернули кран. Это обилие крови приводило его в неистовство. Оно распирало его изнутри, угрожая взорвать. С его разбухших десен постоянно сочилась кровь. Теплыми солеными ручейками она стекала с губ и клыков, оставляя тонкоструйчатый след, словно рота гренадеров, получившая в пах под Сталинградом, тащилась по снегу и, не смея остановиться, мочилась на ходу кровью.
Глядя сквозь красную пелену, застилавшую глаза, на проносившийся поезд, он с удивлением увидел, как от последнего вагона отделились две слипшиеся, как мухи в прелюбодеянии, фигурки и полетели под откос, подминая мягкую снежную перину…
Увидев перед собой выброшенную вперед руку с ножом, генерал Стернин усмехнулся ленивой улыбкой опытного бойца. В следующую секунду нож мафиози нырнул в снег буднично и не эффектно, словно зубочистка, вывалившаяся из дырявого кармана. И тотчас лицо бандита исказила гримаса ужаса. Однако испугала его не ловкость Стернина. Глядя куда-то мимо противника, он попятился. Генерал обернулся и увидел огромную кровавую пасть, целящуюся ему в шею…