Герой иного времени
Шрифт:
— Сколько павлинов с павлинихами в эту дыру понаехало, — с усмешкой сказал мне Базиль. — Воистину лучший способ разрекламировать новый курорт — ougrokhat там какого-нибудь романтического поэта.
— И еще чтобы туда наведался ты со своим антуражем, — в тон ему ответил я, радуясь, что так ловко совмещаю комплимент с иронией. — Это вроде штампа цензуры: «Дозволено к модному употреблению». После вас, «брийянтов», сюда хлынет весь Питер, за ним Москва, а потом и провинция.
Он рассмеялся, одобрительно мне подмигнул.
Пикник описывать я не буду, он не представлял собою ничего особенного и мог бы происходить где-нибудь в окрестностях
Единственное, что с тех пор все-таки переменилось, это представления о гигиене. С укоренением водопровода представления о чистоте совершили революционный скачок. Когда я вспоминаю балы и прочие многолюдные празднества времен моей молодости, в обонятельной памяти (она безусловно существует) сразу воскресает специфический запах пота и немытого тела, заглушаемый духами и кельнской водой — эти ароматические жидкости оба пола выливали на себя чуть не склянками. У самой очаровательной барышни могло нежантильно попахивать изо рта, и ухажерам не приходило в голову тем отвращаться — мы все тогда были снисходительны к физиологической прозе и не удостаивали ее замечать, если только неопрятность не достигала вопиющих пределов.
Во время ленча общество поделилось на несколько «кувертов», то есть накрытых прямо на траве скатертей. Я был горд, что восседаю в самом центре этой солнечной системы, рядом с ее светилом. Сначала нас там было четверо: Базиль, Тина, Кискис и я.
Вдохновившись мерцающими белыми шапками Эльбруса, что виднелись в зазоре меж лысыми холмами, Бельской стал с увлечением рассказывать, какая замечательная идея пришла ему в голову. Когда Кавказ окончательно очистят от «хищников», можно будет устроить в снежном высокогорье невиданную штуку. Он-де, путешествуя в Альпах, видал, как ловко тамошние пастухи и проводники скользят по склонам на лыжах, и попробовал проделать то же сам. Ощущение грандиозное — будто скачешь по равнине на плавнейшем из иноходцев и на скаку из горлышка пьешь шампанское. Вот если б на Эльбрусе основать курорт для одних «блестящих», куда не было бы ходу всяким парвеню! Как занятно было б носиться по гладкому чистому снегу, взирая с заоблачных высот на раскинувшуюся под ногами низменную землю, где копошатся маленькие людишки со своими маленькими заботами!
Я слушал эту дребедень с усмешкой, а Базиль с пресерьезным видом сказал: «Оригинальный прожект. Обязательно его исполни».
Потом — я не заметил, когда и как — подле нас с тарелкою в руке оказался Граф Нулин.
— А что это наш Печорин ничего не ест? — спросил он.
Я ужасно проголодался от моциона, но, ощущая направленные к нашему «куверту» взоры, интересничал — то есть, облокотясь о землю и рассеянно глядя в небо, грыз травинку да потягивал из бокала шабли.
— Оставь его, он влюблен, — съязвил Стольников.
Снисходительно улыбнувшись, я обронил:
— Не смеши меня. Желал бы я быть способным влюбляться…
— Отлично вас понимаю, — с серьезно-сочувственным видом кивнул журналист. — Вы похожи на пресыщенного жизнью человека, который и на шумном балу зевает, а спать не едет только потому,
Признаться, я не сразу распознал цитату из «Героя нашего времени», но, когда понял, внутренне улыбнулся. Мне чрезвычайно нравилось выглядеть Печориным. Я окончательно решил, что есть ничего не буду, подожду до вечера.
Из тех же соображений, требовавших от романтического персонажа искать уединения, я с унылым видом удалился от общества в дальние кусты. Вообще-то у меня было намерение освежиться в реке, потому что солнце грело все жарче, я начинал обливаться потом под своим форменным сукном. Закаляя организм, я и зимою каждый день обливался ледяной водой, поэтому холодные струи Подкумка меня не пугали.
Я отошел шагов на полтораста от ленчующих, разделся и с наслаждением кинулся в небольшую заводь, укрытую зарослями. Когда же вылез и стал одеваться, случилось маленькое происшествие, о котором не могу не рассказать.
Уже натянув панталоны, я взялся за сорочку, когда ветви вдруг раздвинулись, и из кустов выглянула графиня Самборская. Она не ожидала меня тут встретить и удивилась, однако глаз не отвела — напротив, с любопытством осмотрела мою полуобнаженную фигуру.
Тина даже приложила лорнетку (она была немного близорука).
— Вы чудесно сложены, — сказала она. — Хоть в натурщики бери.
Смущение, побудившее меня довольно по-ребячески прикрыть торс рубашкой, прошло. Я воспринял поведение молодой, красивой и очень по тем временам свободной барышни единственно возможным образом. Теперь я и сам плохо понимаю, как это всё во мне уживалось: страстная влюбленность в Дарью Александровну и немедленная готовность к измене этому чувству с первой попавшейся бесстыдницей. Правда и то, что мужчинам в такой ситуации трудней сохранять холодность — устоявшийся в обществе предрассудок находит роль целомудренного Иосифа жалкой.
Поэтому, ничтоже сумняшеся, я бросил сорочку, сделал два шага вперед и попробовал притянуть графиню к себе. Она взглянула на меня с таким неподдельным изумлением, что руки мои немедленно опустились.
— Господь с вами, мсье Мангаров! Как вы могли вообразить, будто я… — Она недоверчиво покачала головой. — Уверяю вас, что никакого амурного интереса вы для меня не представляете.
Должно быть, лицо мое исказилось, потому что она, уже мягче, прибавила:
— Вы недурны собой, но для меня это мало и даже вовсе несущественно. Меня, друг мой, приводят в чувственное волнение только большие деньги. Кто богат, тот и красив. Кто беден, заведомо уродлив. И не нужно на меня так смотреть. — На ее лице мелькнула горькая усмешка. — Вы знаете, что мой отец был начальником в N-ской губернии? Он был приличный человек, то есть робел брать по-крупному, как другие губернаторы. Вот и оставил семью с пустяками. Чертов болван! Приказал долго жить, а мы с маменькой теперь должны из кожи вон лезть, чтоб пристойно выглядеть. Вы же не годитесь ни в женихи, ни в любовники.
— Стало быть, я безнадежен?
Я саркастически улыбнулся, я чувствовал себя глубоко уязвленным.
— Вовсе нет. Но вы сами охотник. Нацелились на эту инженю — правильно сделали. В Серноводске уточек жирней, чем она, сейчас нет. Счастливой охоты.
Она ушла, оставив меня кипящим от возмущения. Настроение было испорчено: во-первых, меня отвергли; во-вторых, оскорбили подозрением в корысти (своих меркантильных мечтаний о приданом и прочем я уже не помнил).
Вечером, правда, мое самолюбие до некоторой степени восстановилось.