Герой конца века
Шрифт:
— А дело-то с векселем Семиладова — дрянь, совсем дрянь.
— А мне-то что… Не мой это вексель, не мои и деньги, тебе ведь заплачено.
— Да ты мне не жена что ли… — упавшим голосом произнес Вадим Григорьевич. — Вечно я слышу только от тебя один попрек — заплачено… Целый день высунув язык бегаю, как бы дельце какое оборудовать, денег заработать… все ведь, чай, для тебя, да для детей.
— Не видим мы что-то твоих денег… Если что и наживешь ненароком, или из редакции получишь, в трактире оставишь.
— Какие же это деньги, это гроши.
— Из грошей рубли скалачивают.
— Нет, это не по мне, не могу… Натура широкая… Погоди, Сонь, еще будем мы богаты.
— Слыхали мы болтовню-то эту, уши вянут. Вон Гордеев, тоже комиссионерничал, как и ты, а теперь, сегодня встретила на своей лошади в пролетке.
— Он вдову нашел.
— Там вдову не вдову, а в люди вышел, едет он, а впереди меня генерал идет, так он с генералом-то этим раскланивается, а тот ему эдак под козырек, честь честью.
— Проныра.
— На вашем месте только проныры и могут кормиться, а не такие, как ты ротозеи да губошлепы… — отвечала Софья Александровна.
В голосе ее слышалось нескрываемое презрение.
— Погоди, Сонь, погоди.
— Чего годить, гожу, больше двенадцати лет гожу.
— Только вот насчет векселя-то Семиладова дело, говорю, дрянь.
Софья Александровна тем временем овладела собой и молчала.
— Алфимов сто рублей дает.
— Давал, — поправила Мардарьева.
— Нет, теперь дает, прах его знает почему, а дает за склеенный. Надо будет склеить, все равно и сто рублей лучше, чем ничего.
— Зачем же он ему понадобился?
— Говорю, прах его знает… Да вот что, ты баба умная, может рассудишь, я тебе все по порядку расскажу… Рассказать?
— Да говори, ну тебя! — кивнула Софья Александровна, принимаясь снова за работу.
Вадим Григорьевич откашлялся и обстоятельно, шаг за шагом, не пропуская ни одной самой ничтожной подробности, рассказал Софье Александровне все происшедшее с ним за сегодняшний день: визит к Савину, разорвание векселя, полет из номера Европейской гостиницы, беседу с Корнилием Потаповичем и, наконец, предложение последнего за склеенный вексель и прошение заплатить ему завтра утром сто рублей.
— Поняла ты что-нибудь из всего этого? — спросил Вадим Григорьевич жену, окончив рассказ.
— Поняла… — отвечала та.
— Что же ты поняла? — вытаращил на нее глаза Мардарьев.
— А то, что Алфимов плут, а ты — дурак.
— Рассудила, нечего сказать… Первое я и без тебя знаю… а второе…
— Второе я давно знаю… — перебила Софья Александровна. — Да что толковать… склей вексель-то, напиши и подпиши прошение, а я завтра сама к этому «алхимику» пойду.
— Ты?
— Да, я, увидим, чья возьмет… Поверь моему слову, я тебе никогда не лгала, что завтра ты двести рублей от меня получишь, сиди дома и жди.
— Ой ли!
— То-то ой ли.
— Пожалуй, что и так… Потому, если насесть на него, он двести рублей даст… Характеру-то у меня только нет.
— Дурак!
— Опять… Заладила, точно попугай… Может я не хочу тебя в это дело вмешивать.
— Дважды дурак… — хладнокровно отрезала Софья Александровна.
— Хорошо, будь по-твоему… Только чтобы мне двести целиком. Я сам уж тебе дам… Экипироваться надо — обносился.
— Сказано из рук в руки отдам… Чего тут — экипируйся на здоровье, да только одежду не пропей.
— Видит Бог.
Придя к такому соглашению, супруги занялись каждый своим делом.
Софья Александровна зажгла, так как уже начало смеркаться, висевшую над большим столом висячую лампу, одну из тех, которые бывают обыкновенно в портновских мастерских. Лампа осветила всю комнату и при свете ее можно было не только шить за большим столом, но и писать за ломберным, где и поместился Вадим Григорьевич клеить вексель и писать прошение.
Вечер пролетел незаметно. Напились чаю, рано отужинали и легли спать. Вадиму Григорьевичу не спалось, он долго ворочался на своем диване.
На другой день еще задолго до девяти часов утра Корнилий Потапович Алфимов пришел в известный нам низок трактира на Невском.
Проходя по еще пустым комнатам в свой кабинет, он спросил у полового:
— Никто не спрашивал?
— Никто-с.
— Мардарьев не был?
— Никак нет-с.
Войдя в кабинет, он сел на свое обычное место и принялся за поданный ему вчерашний разогретый чай.
Во всех его движениях заметно было нетерпеливое ожидание. Он то и дело смотрел на свою луковицу. Наконец стрелка часов стала уже показывать четверть десятого.
— Что бы это могло значить? — уже вслух произнес Алфимов. В это время половой осторожно отворил дверь кабинета и взглянул в нее.
— Лезь, лезь… — по привычке произнес Корнилий Потапович.
— Там вас женщина какая-то видеть желает.
— Какая такая женщина?
— Не могу знать.
— Пусть лезет.
Половой отворил дверь и пропустил Софью Александровну Мардарьеву, одетую не только довольно чисто, но с претензией на моду. Алфимов уставился на нее своими бегающими глазами.
— Что вам угодно?
— Я Мардарьева, жена Вадима Григорьевича.
— А-а… садитесь. Что же он сам?
— Захворал… Вчера вечером еще здоров был, а сегодня утром головы от подушки поднять не может.
— Вот оно что; бывает, бывает… — покачал головой Алфимов.
— Он вчера склеил вексель, потом подписал прошение, как вы желали, вот и прислал меня с ними к вам.
— Тэк-с… Сам подписал?
— Все прошение его рукою написано.
— Тэк-с… Хоть и не порядок, но ради болезни… Извольте получить деньги. Пожалуйте прошение и документ.