Герой конца века
Шрифт:
— И вы не ошибетесь… Он добрый… он простит… Однако, тетя Фанни там дожидается ответа… Пойдемте к ней, — вдруг спохватилась она.
— Пойдемте, но только ни слова о нашем разговоре… У мамы нет тайн от отца…
— Что вы, что вы, разве я не знаю…
Они прошли через залу, коридор, который вел в апартаменты молодого барчука, и одну из гостиных в будуар Фанни Михайловны, где и застали ее в сильнейшем беспокойстве относительно отсутствия сына на проводах отца, а главное того, что, когда она заикнулась позвать Колю, Герасим Сергеевич вдруг отрывисто заметил:
— Не звать… Не надо… Что за нежности!
«Что произошло между ними?» — восстал в уме ее томительный вопрос, разрешение которого она отложила до отъезда мужа, и, как только лошади тронулись от крыльца, послала Зину за Николаем Герасимовичем.
— Где ты так долго пропадала? — накинулась она на вошедшую первою в будуар Зину. — Что Коля?
— Вот он… — указала Зиновия Николаевна на вошедшего за ней следом Савина.
— Коля, что случилось?.. — бросилась к нему мать.
— Успокойтесь, мама, ничего особенного. Отец отказал мне в своем согласии… — отвечал он, беря Фанни Михайловну за плечи и усаживая на диван.
— Я тебе говорила…
— Вы правы… — закончил он, садясь в кресло.
Зина незаметно выскользнула из будуара, оставя наедине мать с сыном.
— Что же ты намерен делать?..
— Придется поехать и объяснить ей положение дела… — деланно хладнокровным тоном произнес Николай Герасимович.
— Послушайся меня… — начала было Фанни Михайловна.
— Нет, мамаша, не надо… — остановил он ее.
— Тебе нравится Зина? — вдруг переменила она разговор. Он пристально посмотрел на нее, пораженный этим неожиданным вопросом.
— Зина… Она прекрасная девушка и хороший человек… Я рад за нее, что исполняется ее заветная мечта и она едет учиться в Петербург; с ее чудным сердцем она будет идеальной женщиной-врачом.
— Если бы ты не был влюблен в эту Маргариту Гранпа, она, может быть, раздумала бы ехать учиться и ее чудное сердце отдано было бы тебе… Я материнским чутьем догадываюсь, что она любит тебя.
— Оставьте, мама, этот разговор, я люблю Зину как сестру, не более, слышите, не более…
— Слышу… — сконфуженно сказала Фанни Михайловна. Мать и сын замолчали.
Эту неловкую паузу прервала вбежавшая Зина, заявившая, что едут Поталицыны.
Это было большое семейство соседних помещиков. Фанни Михайловна и Зина отправились навстречу гостям. Николай Герасимович ушел к себе.
XXVI
ДЛЯ ДРУГОГО
Прошение отставного прапорщика Вадима Григорьевича Мардарьева о разорвании векселя и насилии, произведенном над ним отставным корнетом Николаем Герасимовичем Савиным, было направлено Корнилием Потаповичем куда следует.
Мардарьев был вызван и подтвердил свое прошение.
Вызван был и Михаил Дмитриевич Маслов, которому волей-неволей пришлось рассказать все то, чему он был свидетелем в номере Европейской гостиницы.
Одетый весьма прилично, хотя и скромно, Вадим Григорьевич даже вошел в роль негодующего жалобщика и произвел впечатление на допрашивавшего его чиновника.
Знакомство Алфимова тоже пригодилось, и доклад о поступке Николая Герасимовича Савина был снабжен надлежащими справочками о его прошлых похождениях в Петербурге, а потому резолюция последовала суровая, вполне соответствующая желаниям Колесина: «Выслать в Пинегу».
К чести Аркадия Александровича надо сказать, что он даже несколько опешил, когда Алфимов сообщил ему копию с этой резолюции.
— Это уж того… слишком… — сказал он сквозь зубы.
— Поступков много оказалось…
— Все это так, но… Надеюсь, впрочем, что если он не вернется в Петербург, то его же не потащут в Пинегу из родительского дома?..
— Не сумею вам сказать.
— Нет, этого нельзя… Устройте, Корнилий Потапович, чтобы они дали знать только городской полиции, а вне Петербурга пусть его гуляет где хочет… А то это уже слишком, мне это ляжет на совесть…
— Постараюсь…
— Постарайся, постарайся… А то я сам поеду хлопотать…
— Зачем беспокоиться вам… самим… — отвечал Алфимов.
— Кстати, я могу тебе теперь заплатить деньги по векселю. Кажется ему срок…
— Послезавтра.
— Ну, все равно, получай сегодня…
Колесин выдвинул один из ящиков письменного стола, почти сплошь наполненного пачками с деньгами, вынул несколько пачек и отсчитал Корнилию Потаповичу пять тысяч восемьсот рублей…
— Вот еще двести, ты похлопочи там, о чем я говорил, — подал он две радужных Алфимову.
— Благородной души вы человек! — воскликнул умиленный Корнилий Потапович, пряча деньги в бумажник. — Все будет сделано, как желаете.
Алфимов скрылся.
Он действительно устроил так, что распоряжение о высылке отставного корнета Савина в Пинегу было сообщено только приставам петербургской полиции.
Великодушно снисходя к своему побежденному врагу, Аркадий Александрович не мог себе и представить, что плодом его хлопот, соединенных со значительной тратой денег, воспользуется не он, а другой.
Мы уже знаем из писем Маргариты Максимилиановны Гранпа к Савину, что вскоре после начала сезона она поддалась просьбам отца и переехала от бабушки снова под родительский кров.
Колесин торжествовал и буквально засыпал «предмет своих вожделений» цветами и подарками, не забывая и Марину Владиславовну.
Он уже считал Маргариту своею, зная, что его опасный соперник Савин не станет теперь между ним и ею, как вдруг среди ярых поклонников «несравненной», «божественной», как звали ее балетоманы, Гранпа появился молодой гвардейский офицер Федор Карлович Гофтреппе.