Герой. Бонни и Клайд: [Романы]
Шрифт:
— Что он там делает на карнизе, мама? — Это так опасно, его папа в опасности. Джой очень хорошо это понимал.
Что могла Эвелин ответить сыну, если она сама не знала ответа? Нет, оставалось только одно.
— Где твое пальто? Надевай пальто! — скомандовала Эвелин.
Тем временем перед зданием отеля съемочная группа и репортеры лихорадочно пытались свести концы с концами, чтобы хоть как-то удовлетворить информационный голод у публики. Журналисты стремились раскопать какие-нибудь любопытные подробности из биографии Берни ла Планта, и Восьмой канал неплохо преуспел в этом. Комментатор
— Мы только что узнали, что ла Плант приговорен к тюремному заключению, его должны завтра посадить в тюрьму за торговлю крадеными товарами. Мы располагаем данными, что ла Плант приобрел двенадцать ящиков украденной латексной краски, которую затем продал...
— Гейл, сначала надо уволить этого мерзавца! — проворчал Дикинс, глядя на монитор. На многочисленных экранах его офиса показывались все программы, и Дикинс имел возможность критически оценить их и сравнить с продукцией Четвертого канала.
— Это Гейл разыскала этого паяца ла Планта! Благодаря ей Восьмой канал обставил нас!
Но Уоллеса беспокоили проблемы, гораздо более важные, чем то, что другой канал перехватит у них кусок цветного видеомонтажа.
— Послушай, Дик, а что, если этот Баббер что-то скрывает? Что, если он на самом деле ненастоящий герой, не тот, за которого себя выдает?
Дикинс тут же загорелся:
— Интересный поворот! Хороший сюжет! — и начал обдумывать новые возможности такого поворота событий.
— Нет, Дик, это отнюдь не хороший сюжет, — совершенно серьезно ответил Уоллес. — Мы вознесли этого парня, он наш человек, мы сделали его героем, дали ему миллион, обеспечили ему вотум доверия...
У Дикинса испортилось настроение. Уоллес был прав: нравится это им или нет, но им придется не отступаться от Джона Баббера.
Но Дикинс не успел что-либо ответить, потому что на экране монитора Четвертого канала он увидел, что толпа пришла в волнение, забушевала вокруг Конклина, голос которого прерывался от избытка чувств.
— Ну, что теперь? — спросил Дикинс.
— Что-то происходит. Баббер хочет сделать какое-то сообщение. Они оба... — чтобы перекричать гул толпы, Конклину приходилось орать в микрофон, — ... продолжают сидеть на карнизе, но Баббер делает знаки кому-то в окне. Похоже, что он зовет кого-то... вот он поманил пожарных, а теперь... а теперь он поднял вверх два пальца. Да! Он подает пожарным знак, подняв вверх два пальца!
Эвелин ла Плант не сводила глаз с дороги, но ее слух ловил каждое слово, доносившееся из портативного телевизора, который Джой захватил с собой. Диктор продолжал комментировать события у «Дрейк-отеля». Берни находился на карнизе пятнадцатого этажа, одному Богу было известно почему, и Джой был вне себя от страха. Эвелин, хотя и боялась в этом признаться, тоже.
Ехать из пригорода Чикаго в центр города нужно было довольно долго, и Эвелин нажимала ногой на акселератор, из-за чего машина неслась со скоростью примерно на двадцать миль в час быстрее обычного. Она бросила взгляд на сына, который сидел рядом с ней с побелевшим лицом; его огромные темные глаза казались еще больше и печальнее, чем обычно. Чувство вины переполняло Эвелин, когда она думала о том, как сильно Джой любил Берни, а она постоянно плохо отзывалась о Берни после развода, хотя он и заслуживал такого ее отношения.
— Если у тебя создалось впечатление, что я его ненавижу, так это совсем не так... Я не одобряю некоторых его поступков... Он такой циник...
— А что значит циник? — перебил ее Джой.
— Это когда ты говоришь: все вокруг жулики, а почему бы и мне не стать таким? Но у меня... у меня нет к нему ненависти, Джой, — с чувством добавила она. — Я... любила его... когда-то. Очень любила... Просто я... устала. Быть может, не он один в этом виноват. Быть может, если бы мы с ним... Что такое? О, Боже!
В интонации диктора совершенно отчетливо прозвучала тревога. Эвелин ла Плант услышала непрекращающийся и все нарастающий гул толпы. Сердце ее сжалось.
— Из окна вышли пожарные. Кажется, у них в руках длинные шесты, и на шестах они несут что-то... и протягивают обоим мужчинам, находящимся на карнизе: Джону Бабберу и Бернарду ла Планту.
— Что там происходит? Что они делают? — взволнованно повторяла Эвелин, и их машина помчалась еще быстрее.
— Ла Плант и Баббер достают что-то с шестов! — сообщил телевизионный репортер. — На конце шеста что-то... мне кажется... подождите минутку... мне уже сообщили...
Эвелин с Джоем, затаив дыхание, приготовились к самому страшному.
— ...кофе! Это кофе! Нам сообщили, что Баббер и ла Плант попросили две чашечки кофе! — торжествующе закричал репортер.
Эвелин с облегчением засмеялась.
— Кофе! Это так похоже на твоего отца — всегда попросит что-то совершенно неподходящее в самый неподходящий момент. Тысячи людей смотрят на него, а он, понимаете, кофе захотел, — она покачала головой, и голос ее смягчился. — Помню, когда ты лежал в больнице и тебе вырезали аппендицит, твой отец всю ночь просидел у твоей постели, хотя он ненавидит всякие больницы, всегда боится, что подхватит там что-нибудь. А в тот раз, когда был ранен дядя Говард... — она замолчала, припоминая.
Джой слушал ее с удовольствием. Раньше мать никогда так не говорила о его отце — таким доброжелательным тоном.
— Кажется, что твой отец проявляет свои лучшие черты только в минуты кризиса, когда возникает критическая ситуация; тогда он забывает, что он Берни ла Плант, и ведет себя, как ... как человек.
Ее глаза наполнились слезами, и она смахнула их, чтобы они не мешали смотреть на дорогу. Они уже подъезжали к центру и находились в двух шагах от «Дрейка».
О Боже, если бы только мне удалось услышать, о чем они говорят! — думала Гейл. Впившись глазами в монитор, она была полностью поглощена происходящим за окном, на карнизе. Что-то очень важное, нет, критически важное, происходило в ее жизни именно сейчас, а она не могла участвовать в этом. Эти двое были больше связаны между собой, чем она предполагала. Они продолжали сидеть на этом карнизе и все говорили, говорили, говорили... О чем они могли так долго говорить? Глядя на их безмолвные фигуры, Гейл придумывала себе миллион различных вариантов. Но, конечно, она не могла угадать миллион первый вариант. Ей бы он никогда не пришел в голову.