Герой!
Шрифт:
Парню, храпящему за кроватью, не удалось как следует рассмотреть захватчика, но пропажа дрифтера в конце концов будет обнаружена, и теперь есть свидетель, способный описать внешний вид вора.
Хотя, может, и не нужно ее убивать. Ее вывалившийся язык и беспорядочные движения зрачков ясно указывают на галлюциноз. Парадоксально, что даже ее быстрое возвращение в сознание — признак того, что он переоценил размеры и массу цели. Полное выздоровление последует немного позже, если вообще когда-либо последует.
Девушка вертит головой, осматривает комнату. Она родом из мира хижин из сплавного леса и высшей степени нищеты; никогда ей не увидеть ничего такого, как этот украшенный драгоценностями дворец, и она, должно быть, рассматривает его сквозь беспорядочную муть психического расстройства. Что она может подумать об этом месте?
Затем ее нерешительный взор возвращается к нему, заставляя его гадать, что она думает о нем. Видела ли она когда-либо мужчин иных, нежели лохматые, заросшие слизни с Дельты? Ну, наверное. Наверняка через эти пустыри проезжало достаточное количество госслужащих, кожа угрей — хорошее экспортное сырье.
Госслужащие для такой, как она, — важные шишки.
Ну и что теперь? Предположить, что она настолько растерялась, что не может его вспомнить — рискованно, но убить ее к чертям как-то нечестно, и уничтожать результаты работы целого вечера он особого желания не испытывает.
Она издает задыхающийся, сдавленный звук, голова свисает вниз. Он думает, что она ослабела, но она хватается руками за стол с двух сторон и поднимает колени.
Он отскакивает с отвращением.
— Нет!
Она опять неуклюже поднимает голову, смотрит на него между двух своих костлявых бедер и пытается сказать размякшим и слюнявым языком. Ему показалось, что она сказала:
— Господь?
— Я не…
Его настолько тошнит, что он не может говорить. Он указывает на дверь.
— Уходи!
Снова влажные звуки. Потом:
— Уходить?
— Да, уходи!
Она принимается выть:
— Я… я… я обидела Господа! Он трет лоб голой рукой.
— Ты не обидела. Ты не понимаешь… Я… О Господи!
Этой бессмысленной присказке он научился у диких на борту «Зеленых пастбищ».
Следует долгая пауза, потом она с опаской и с невероятным трудом говорит:
— Буду счастлива… выносить… ребенка для Твоей славы, Господи, если такова воля Твоя. Она не очень верит тому, что он ее не хочет. Абсурд! Но он вспоминает, что политический контроль рэндомов часто достигается при помощи государственно одобряемых суеверий. Очевидно, он натолкнулся на некую примитивную веру в воплощение, что прекрасно снимает все вопросы. — Боги не испытывают вожделения, подобно смертным. Ты уже носишь семя. Иди и вырасти мне сына, — указывает он на дверь.
Девушка задыхается, свертывается в неуклюжий комок конечностей, падает со стола на колени и утыкается лицом в кучу лохмотьев.
— Слава…
— Иди! И одежду свою забери.
Нелепость ее реакции терпеть невозможно. Он разражается беспомощным смехом и больше ничего добавить не может. Она воет и съеживается еще сильнее, ему становится еще смешнее. Рывком распахнув дверь, он выталкивает ее в ночь. Он забыл про инструкции, которые сам дал приборам, и в результате его и причудливую ковровую ванну заливает потоком грязной воды. Не причинив, впрочем, вреда — душ будет ей полезен, она уже встает на ноги, затопленная лишь до пояса. Дверь закрывается, погружая ее во тьму, и он выпаливает команду, в результате которой дрифтер легко, плавно, быстро и бесшумно уносится прочь.
Сновидец ковыляет к креслу и рушится в него. Он хохочет, пока не начинают болеть ребра. Мысль о том, что он чуть не совершил, болезненна, но хочется послушать историю, которую ей придется рассказать по возвращении в деревню. Еще больше хочется, чтобы рядом с ним был кто-нибудь из его братьев, с которым можно было бы поделиться шуткой.
Самое мерзкое в этой работе — одиночество.
***
Нет! Нет! Нет! — Ваун проснулся с криком, мечущийся в кривом кресле душного, тесного торча. Приступ боли в запястье, которым он ударился о приборную доску, полностью вернул его в реальность. Он вытер вспотевшее лицо и ошалело осмотрелся. Бешено колотилось сердце.
Сны! Ему всегда снились сны, когда у него не было девочки. Этот был самым худшим.
— Местонахождение? — спросил он, чувствуя кислый привкус во рту.
— По пути между Аджултоном и Бесайрбом. Начинаем спуск примерно через семнадцать минут.
Он фыркнул. Расчетное время прибытия давало ему еще почти целый час пребывания в этой аэроконуре. Чувствуя себя грязным и отупевшим от сна, он устроился поудобнее и стал думать о гражданке Фейрн и ее веснушках. Он пообещал себе, что снов теперь не будет очень-очень долго.
Аджултон был тем местом, где дали знаменитое сражение, в результате которого пала Йипарианская Империя. А в Бесайрбе находилось модное имение Мэви.
Название он забыл.
Он забыл о Мэви! Он забыл о Мэви, о долгих годах ее предательства — ночью она служила ему, а днем Рокеру. Шпионка! Лучше думать о Фейрн.
Рокер непременно в скором времени даст о себе знать Болвану пришлось, наверное, немало попотеть с этим Q-кораблем. Мысль о Рокере, пытающемся перехитрить Братство, была нелепа.
В последний раз Рокер победил исключительно благодаря тому, что Приор был приговорен судьбою к цепи жутких несчастий, кульминацией которых стало то, что невежественный деревенский мужик вляпался в лапы Тэма и Йецера, двоих из очень небольшого числа тех спейсеров, что превосходили сообразительностью мечущего икру угря.
Она не виновата, — сказал Нивел, вытирая Вауну слезы. — До той ночи с ней все было хорошо.
Он крепко обнимает Вауна, он остановил кровь, но не может остановить поток слез ..
Он крепко прижимает Вауна к своей дурно пахнущей рубахе, но не может удержать его слезы.
— Никто из нас не поверил ей, — сказал он в другой раз, скорее всего позже, когда Ваун стал постарше — Потому что девчонки осмотрели ее и не нашли признаков… А потом у нее начал расти живот. Чужой. Какой-нибудь парень из правительства.
А в другой раз — это было скорее всего намного раньше:
— Да, Бог заставляет твою мамочку говорить такие вещи… Это, конечно, не означает, что это правда.