Гёте
Шрифт:
К тому же он был загружен делами герцогства и целые месяцы проводил в Иене. Кристиана его почти не видела. Она легко приспособилась к такому укладу жизни, раз он нашёл нужным установить его. С ней оставался её сын Август — теперь тоже «сановник», — он казался ей таким красивым в новом придворном мундире. Из месяца в месяц она принимала у себя госпожу фон Штейн. Время многое улаживает!
Весной 1816 года, когда Гёте работал в своём иенском уединении, Кристиана написала ему, что «сейчас в Веймаре очень хорошо». Если бы он видел, как покрываются цветами яблони, как расцветают тюльпаны в их саду! На следующий день её свалил сильный припадок. Он письмом посоветовал ей пустить себе кровь. Последовало лёгкое облегчение, затем её состояние резко ухудшилось. Тогда он приехал. На этот раз уже не было никакой надежды; его глаза открылись и увидели разверзающуюся пропасть. Он обхватил руками несчастную, обречённую женщину. «Нет, ты не покинешь меня! — вскричал он. — Ты не покинешь меня!»
Двадцать восемь лет совместной жизни привязали Гёте к Кристиане сильнее, чем он сам мог думать, сильнее, чем он допускал это, особенно в последнее время. Кристиана заботилась о нём с животной преданностью, любила покорно, ревниво и страстно, служила ему с безграничным терпением.
Внезапно он подошёл к окну, посмотрел на облака, глубоко вздохнул и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Подойдя к кровати умирающей, он взял её за руку и погладил тихонько по лбу. Она открыла глаза, повернулась к нему и хотела что-то сказать, но не могла уже выговорить ни слова. Её увядшее лицо искривилось; он услышал только жалобный лепет ребёнка и уловил взгляд пришибленного животного. Тогда с жестом отчаяния он опустил на простыню её влажную руку, затем, подавив вопль боли, поспешно вышел. Он был поражён, сбит с толку смертью. Как только он вышел, она испустила дух. Это было 6 июня 1816 года.
Потом у себя в комнате, в тиши тягостного грозового полудня, он долго стоял у окна, созерцая заволакиваемое тучами небо, затем подошёл к столу и набросал четверостишие:
О солнце, ты тщетно стараешься
Засиять сквозь тёмные тучи.
Весь смысл моей жизни
В том, чтобы оплакивать мою утрату.
Это было как бы надгробной речью. Он искренне жалел о Кристиане. Но было ли у него время горевать? Никогда с первых лет его пребывания в Веймаре он не был так занят, так погружен в дела управления. Работа же излечивает!
Венский конгресс оказался благосклонным к Веймару. Карл-Август стал великим герцогом, и, так как его владения удвоились, пришлось произвести генеральную реорганизацию всего управления. Он оставил Гёте во главе департамента народного просвещения и искусств, сохранил за ним звание премьер-министра и пожаловал его окладом в три тысячи талеров. Эти годы, обильные для поэта вниманием и почестями, были всё же очень тяжелы для него. Он, правда, работал с увлечением и усердием, поразительными для его возраста, но больше не работал с радостью, так как руки у него были теперь связаны.
К тому же Гёте чувствовал себя устаревшим, но совершенно не был расположен к тому, чтобы приспособляться к новым временам. Будучи консерватором по своим политическим убеждениям, он встал в оппозицию к новой веймарской конституции, к созыву сейма и к свободе печати. Аристократ, он презирал всякие выборные собрания и боялся демагогии. Классик, он не доверял немецкому романтизму, его средневековым стремлениям и громким католическим призывам. Прежде всего он хотел работать, организовывать, думать, писать в уединении и покое. Его страшили всякие шумные манифестации. Почему его не избавят от участия в церемониях?! Когда в парадном зале нового дворца, в постройке которого принимал участие и Гёте, были торжественно собраны для принесения присяги представители великого герцогства, поэт против воли взошёл на эстраду, по правую сторону престола: его сердце было холодно. Что ему до избирательного права плотника из Апольды или фермера из Кохберга! Что же, эти люди будут на самом деле контролировать распоряжения, подписанные им и касающиеся увеличения коллекций Иенского университета?
Он делался всё более и более властным, ревниво относясь к своим преимуществам и независимости, которая, он чувствовал, уже была урезана. Когда студенты в октябре 1817 года бурно отпраздновали память Лютера [171] и, выражая своё стремление к свободе, устроили на Вартбургском холме аутодафе реакционных и вдохновлённых Священным союзом книг, венское и берлинское правительства, взволнованные этими выходками, прислали в Веймар своих представителей. Когда писатель Коцебу [172] был убит студентом, Россия настаивала на репрессиях, а Священный союз пытался добиться закрытия Иенского университета. Но Гёте боролся и защитил своё детище. Положение его, однако, было очень щекотливым: он казался подозрительным обеим сторонам. Его раздражали университетские волнения, и однажды он был принуждён послать в Иену отряд, чтобы утихомирить взбунтовавшуюся свободолюбивую молодёжь. Но он также не выносил интриганской политики Меттерниха [173] и всё более растущего вмешательства Австрии и Пруссии в дела великого герцогства.
171
Лютер Мартин (1483—1546) — деятель Реформации в Германии, основатель протестантизма (лютеранства).
172
Коцебу Август (1761—1819) — немецкий писатель, автор сентиментальных пьес («Ненависть к людям и раскаяние», 1789, «Немецкое захолустье», 1803, и др.), новелл и романов; убит студентом К. Зандом.
173
Меттерних Клеменс (1773—1859) — князь, австрийский государственный деятель, с 1809 г. министр иностранных дел, фактически глава правительства,
Народное просвещение тоже доставляло Гёте немало хлопот и неприятностей. Ему надо было думать обо всём, потому что он брался за всё сразу. Библиотека, кабинет гравюр и медалей, научные коллекции, школы рисования, медицинские школы, ботанический сад, обсерватория, химический институт — всё влекло и захватывало его жадный к знаниям ум. Он создавал одно за другим новое и постоянно переделывал старое, часто наталкивался на интриги и соперничество одних и на предрассудки и инертность других, и не раз ему приходилось шагать через чинимые ему препятствия. Вот яркий образец. О нём сообщает молодой швейцарский натуралист Соре [174] , бывший в то время учителем наследного принца: «Гёте рассказывал мне с малейшими подробностями, как ему удалось установить порядок в университетской библиотеке. Она находилась в дрянном, сыром и тесном помещении. Гёте, облечённый всеми полномочиями от саксонских герцогов, приезжает в Иену и обращается к профессорам с просьбой уступить ему залу, предназначенную для медицинских конференций и примыкающую к библиотеке. Там он сможет разместить её как следует, прибавив и те 13 000 томов, которые пожертвовал великий герцог. Профессора не соглашаются, просят взамен выстроить им новую залу; но это невозможно сделать сейчас же, и им обещают построить залу спустя некоторое время. Это обещание, видимо, не удовлетворяет академическую коллегию, и... никак не могут разыскать ключ. Тогда Гёте решает овладеть залой на правах завоевателя. Он зовёт в старую библиотеку каменщика и говорит: «Этот простенок должен быть очень прочен, так как он разделяет два корпуса; пощупайте-ка его, дружок». Каменщик заработал. Но едва он ударил раз пять-шесть, как отвалился кусок штукатурки: это была тоненькая кирпичная стена, и через трещину можно было уже рассмотреть портреты почтенных господ в париках, украшавшие помещение. «Продолжайте, мой друг, — говорит Гёте, — я ещё не совсем убедился». Рабочий продолжает. «Ещё немного, дружок, не стесняйтесь, будьте как дома!» Каменщик не стесняется, и скоро отверстие настолько велико, что заслуживает названия двери. Библиотекари стремглав бросаются в залу для заседаний, кидая книги на пол, лишь бы только занять помещение. В мгновение ока скамьи, стулья, пюпитры — всё исчезло. В несколько дней кафедра и картины уступили место книгам, расставленным по полкам. Когда факультет в полном составе подошёл к дверям залы, то все были поражены, увидев, что библиотека прочно обосновалась здесь».
174
Соре Фредерик Жак (1795—1865) — швейцарец, с 1822 г. воспитатель веймарского принца Карла Александра; перевёл на французский язык «Метаморфоз растений» Гёте, автор записей «Десять лет с Гёте» (изд. 1929).
Большие трудности пришлось пережить Гёте и в деле управления театром. Его положение давно стало щекотливым, так как приходилось бороться с капризами Карла-Августа и его взбалмошной любовницы, актрисы Каролины Ягеман. С обеих сторон наступало некоторое охлаждение. Пустяк мог вызвать бурную вспышку. Так, в апреле 1817 года странствующий комедиант, владелец дрессированной собаки, захотел показать её веймарской публике. Подговорённый Ягеман, он предложил Гёте сыграть убогую мелодраму «Собака д’Обри да Монтдидье». Легко догадаться, какой ответ он получил. Пудель будет бегать со звонком на сцене, которую обессмертил своими прекрасными творениями Шиллер! Отвратительное тявканье и лай раздадутся там, где звучали мелодичные строки «Ифигении» и «Торквато Тассо»? Никогда! Это значило бы опозорить литературу. И вы, музы трагедии и комедии, Мельпомена и Талия, что сказали бы на это святотатство? Вам осталось бы только одно, божественные сёстры: закутавшись в длинные покрывала и пряча лица, бежать, оставив навсегда эту сцену, некогда воздвигнутую для вашего прославления. Гёте высокомерно отказал. Два раза подряд. Собаки не допускаются в зрительный зал, и правила театра запрещают зрителям приводить их с собой. Тем более нельзя было разрешить собаке доступ на сцену. Тем не менее герцог, подзадоренный своей любовницей, решил, что представление состоится. Не значило ли это идти на разрыв с поэтом? Чувствуя себя оскорблённым, последний велел запрячь карету и, собрав свои рукописи и рисунки, отправился, не дожидаясь спектакля, в Иену. Никто не мог заставить его присутствовать при собственном поражении: он бежал, чтобы не быть вынужденным сдаться. В этом получившем широкую огласку конфликте герцог сохранил за собой последнее слово. Гёте получил благодарность за свою плодотворную работу и оставил управление театром, которым руководил в течение сорока лет. Он болезненно ощутил оскорбление, но замкнулся в молчании. «Entsagen» — «отречься от себя» — ведь эти слова начертал он на пороге своей старости!
Ему пришлось применить эту печальную добродетель в собственном доме. В 1817 году он женил сына Августа. С двадцати одного года уже советник при дворе, Август был очень красивым мужчиной с приятным лицом и статной осанкой. К сожалению, он при весьма посредственном уме и неустойчивом характере унаследовал от матери любовь к житейским благам и безвольно предавался страстям, которые так долго обуревали душу его отца. Он прекрасно умел развязывать шнуры своего кошелька, отбивать горлышки у бутылок, пускать кверху пробки от шампанского. К тому же никаких определённых склонностей, но с претензиями. Словно исполняя скучный урок, Август кое-как прослушал курс юридических наук в Гейдельберге и, томясь, жил в тени великого человека. Капризный и раздражительный, он страдал резкими переходами от болезненного возбуждения к самой мрачной ипохондрии, а от неё искал спасения в разврате. Превыше всего на свете он ценил вино и любовные интрижки. У этого волокиты было уже не одно похождение, и о нём начинали поговаривать в Веймаре. Желая остепенить сына и создать домашний очаг, который дал бы ему мир и уравновешенность, Гёте женил его на Оттилии фон Погвиш [175] .
175
Погвиш Оттилия фон (род. в 1797 г.) — дочь прусского майора, с 1817 г. жена Августа Гёте; с 1829 г. издавала частный литературный журнал «Хаос».