Гёте
Шрифт:
— Ах, да разве дело в огласке? Разве в этом дело, мой друг?
Гость, не зная, что ответить, замолчал, робко и встревоженно глядя на него из-под очков и опять вобрав голову в плечи, как будто в ожидании немедленного возмездия за свою неосторожность. Гёте отвернулся от него и принялся ходить из угла в угол. Да, так, значит, дело не в огласке, господин Иоганн Вольфганг фон Гёте? Не в этом, господин премьер-министр? А в чём же тогда, позвольте вас спросить? Нет, Вольфганг, не обманывай себя — в этом, именно в этом. В той сверхгордыне, в тех претензиях на сверхвеличие, которым этот бедняга Крафт не дал проявиться так, как ты того хотел. Ведь ты хотел, ты очень хотел, чтобы никто не знал о его существовании и о твоём участии в его судьбе? Почему? Разве человек должен стыдиться своих добрых дел? И разве люди не должны знать о них хотя бы затем, чтобы иметь перед собой пример, достойный подражания, пример, который нет-нет да и подтолкнёт иной раз кого-нибудь из них протянуть руку помощи ближнему? Так почему же тогда это твоё желание сохранить всё в тайне и это разочарование, что тайна в конце концов обнаружилась? Почему? А потому, господин великий поэт, что в
— Как продвигается ваша автобиография, господин Крафт? Судя по вашим письмам, это, наверное, теперь главное дело вашей жизни. Так? Или не так?
— И так и не так, ваше превосходительство... Не сама автобиография, а одна, но очень важная мысль, которую я намерен вложить в неё. Эта мысль и есть теперь моё главное дело в жизни. Признаюсь, я не такого уж высокого мнения о себе, чтобы считать, что моя особа как таковая может представить какой-либо значительный интерес для человечества. Если бы речь шла только обо мне, о событиях моей незадавшейся жизни — о, я, наверное, предпочёл бы умереть в ничтожестве и неизвестности, чем таким трудным, таким мучительным путём пытаться привлечь внимание людей к своей персоне!.. Но дело не во мне, ваше превосходительство. Дело в том выводе, который я извлёк из всех ужасов и страданий моей жизни. Нет ничего, ваше превосходительство, страшнее убийства на войне, нет ничего ужасней и нелепей этой бессмысленной бойни, в которой люди убивают друг друга неизвестно за что. Не будучи даже знакомы друг с другом и не имея никаких личных причин убивать своего противника. Нет, не своего противника, а своего собрата по несчастью. И нет ничего другого в мире, в чём бы люди были бы так виноваты — виноваты сами, по своей собственной глупости и слепоте, без всякого вмешательства в их дела каких-либо высших сил. Кто-то же должен, ваше превосходительство, сказать наконец об этом людям? Конечно, я сознаю, что многие до меня уже пытались это говорить. Но кто услышал их голос? Чьи воспалённые мозги им удалось образумить? Чьи окаменевшие сердца им удалось смягчить? Все, кто писал об этом, кто проповедовал это в церквах и на площадях, — все, все потерпели неудачу. Почему? Мне кажется, я знаю почему. Потому, что они не сумели найти тех слов, которые заставили бы людей опомниться и ужаснуться тому, что они творят. Ах, ваше превосходительство... Никто лучше меня не знает, что такое убийство и что такое война... И я... Именно я... Я должен эти слова найти! И я их найду... Я клянусь, найду!
Гёте даже попятился: внезапная перемена, произошедшая в госте, поразила его. Вместо робкого, униженного просителя перед ним стоял теперь Савонарола [216] , чьи горящие глаза, вздыбленные волосы, закушенные губы и яростно сжатые кулаки могли бы испугать кого угодно. Нет, никаких сомнений быть не могло: конечно же это был безумный человек! Счастье ещё, что с его, Гёте, помощью ему удалось спрятаться в Ильменау, в этом маленьком городке, затерянном в лесной глуши. В любом другом, более людном месте его, несомненно, весьма скоро упекли бы в тюрьму или в сумасшедший дом, А он ещё советовал ему обосноваться в Иене! Мало советовал — даже настаивал, чтобы он поселился там да ещё приписался к Иенскому университету... Нет, по-честному говоря, можно понять людей, которые предпочитают не видеть и не слышать этих проповедников, а держать их на цепи... И дело вовсе не в том, какая именно идея обуревает в данную минуту такого безумца. Это может быть призыв ко всеобщему покаянию и смирению, а может быть — к поголовному переселению куда-нибудь в Китай, а может быть — к избиению всех еретиков до единого — не важно же к чему. Важно не это, важно то, что ради своей идеи они ни на мгновение не задумаются сжечь всякого, кто не согласен с ними... Но, к сожалению, приходится признать, что именно эти люди движут миром. Кто отметил их, дьявол или Бог, — откуда нам знать? «Нет, господин Крафт, я не ошибся, когда протянул вам руку помощи. Чем черт не шутит, может быть, когда-нибудь вы действительно напишете книгу, которая будет жечь сердца и которая сделает людей чуть умнее, чем они были до вашего прихода в мир. Помогай вам Бог, господин Крафт! Только, пожалуйста, опустите кулаки: у меня слабые нервы и, откровенно говоря, я не большой любитель таких сцен. Хватит с меня и Шекспира в Веймарском театре... Кроме того, там хоть есть гарантия, что король Лир в экстазе не бросится с подмостков вниз крушить ложи и партер...»
216
Савонарола Джироламо (1452—1498) — итальянский монах (доминиканец), проповедник, религиозно-политический реформатор во Флоренции; казнён как еретик сторонниками Папы Римского и тиранов Медичи.
— Поверьте, господин Крафт, я очень сочувствую
— Я найду, ваше превосходительство! Верьте мне: найду. Я обязательно найду!.. Но, Боже мой, если бы только кто знал, как же трудно их искать! Одно, другое, десятое, сотое — и всё не то, всё не то. Ничто привычное, тысячи раз слышанное здесь недопустимо... Слово это должно быть таким, чтобы, услышав его, каждый человек содрогнулся и возопил: «Отрекаюсь! Отрекаюсь убивать! За себя и за всех своих потомков — отрекаюсь от войны, от убийства, от грабежей и насилия. От всего, что сделало адом нашу жизнь на земле...»
— Да, нелёгкую задачу вы перед собой поставили, господин Крафт... Очень нелёгкую задачу. По-моему, даже Иисусу из Назарета найти таких слов не удалось. А он, согласитесь, был великим мастером по части слов. Так что, повторяю, я очень сочувствую вам, господин Крафт. Дай Бог вам эти слова найти.
— Иногда, ваше превосходительство, мне кажется, что я уже нашёл их. Да-да, несомненно, многие из них я уже нашёл. Но все они пока ещё как-то в беспорядке, вперемешку, кое-как. Их надо выстроить, привести в порядок... Нацелить в одну точку... Но это нечеловечески трудно, ваше превосходительство! Здесь нужна полная сосредоточенность, полная чистота и спокойствие души, отрешённость от всего низменного, от всех страхов и корысти. И я... Помогите мне, ваше превосходительство! Умоляю вас — помогите! Когда-нибудь... Кто знает? Может быть, когда-нибудь мне удастся вернуть вам сторицею все мои долги. Или, по крайней мере, там, на том свете, припадая к стопам Всевышнего, отмолить долгую и тихую жизнь вам и всем, кто вам близок. За вашу великую доброту и сострадание к людям... Час мой близок, ваше превосходительство, я знаю — близок. Как только я выполню свой долг, как только я найду то, что ищу, я уйду из этого мира. Я буду уже не нужен ему. И может быть, мой голос перед престолом Всевышнего будет самым сильным из всех тех бесчисленных, кто на земле и на небесах славит ваше имя. Имя, составляющее гордость и надежду не только нашей несчастной родины, но и всего человечества... Умоляю вас, ваше превосходительство! Помощи... Помощи прошу!
И вновь быстрая, почти мгновенная перемена, произошедшая в госте, поразила Гёте. Не было больше Савонаролы, был худой, нескладный, жалкий человек, умоляюще прижимавший руки к своей впалой груди и смотревший на него глазами, полными слёз. Казалось, ещё немного — и он упадёт перед ним на колени и поползёт по ковру, простирая вперёд руки и хватая его за полы сюртука. Господи, не слишком ли много сегодня этих душераздирающих сцен? И всего лишь за полдня! Шарлотта, гауптвахта... Теперь ещё и этот безумец... Если он забьётся в истерике, одному, пожалуй, не справиться с ним, придётся звать на помощь Филиппа. Ах ты, Боже мой, как это всё некстати, не ко времени... У самого, что называется, голова кругом идёт, а тут ещё возись со всяким сумасшедшим...
— Помощи, господин Крафт? Что вы имеете в виду? Мне казалось, в меру своих сил я...
— Да-да, ваше превосходительство! Вы мой спаситель! Вы спасли мне жизнь, и я ваш должник на вечные времена! Признательность моя вам не имеет границ, и я ни на минуту не забываю об этом. Но я хотел... Я надеялся... Ваше превосходительство! Нельзя ли... Нельзя ли несколько увеличить моё содержание? Ненадолго, нет... О, совсем ненадолго! Дело в том, что таким образом через год-два я вообще смог бы освободить вас от всяких забот обо мне. Я бы купил тогда у нас в Ильменау какую-нибудь крохотную лавчонку, маменька моя торговала бы, и мы с ней могли бы тихо и мирно жить на доходы от торговли и не докучать вам больше никакими просьбами о себе. И тогда бы я спокойно, не дёргаясь и не терзаясь никакими страхами и заботами, докончил бы свой труд...
— Боюсь, что у вас превратное представление о моих возможностях, господин Крафт. Доходы мои достаточно скромны. И из них не менее двухсот талеров, то есть не менее одной шестой их годовой величины, я теперь выделяю на помощь вам. Я не богат, господин Крафт. И более того...
— О, простите меня, ваше превосходительство! Простите мою поспешную, мою необдуманную просьбу. Я глубоко сожалею, что высказал её. Но я думал, что я...
— И более того, господин Крафт. Должен вам сказать, что есть вполне реальная опасность такого поворота событий, что и этих скромных доходов я в ближайшее же время могу лишиться... Может быть, частично, а может быть, и совсем...
— Поворота? Простите, ваше превосходительство... Я что-то очень плохо соображаю. Туман какой-то в голове. Поворота? Какого поворота? Может быть... Может быть, у вашего превосходительства не всё ладно со здоровьем?
— Да нет, господин Крафт. На здоровье мне грех жаловаться. По-моему, я ещё никогда в жизни не был так здоров, как сейчас. Нет, речь не о здоровье. И вообще не об объективных причинах. Речь идёт только обо мне, о моём выборе. О выборе того или иного из двух возможных решений. Проблема не в здоровье, господин Крафт, проблема в том, что мне, вполне возможно, скоро придётся просить об отставке. И может быть, даже искать себе местожительство где-нибудь в другом месте.
— Где, ваше превосходительство? Где в другом месте? И зачем?
— Где? Ну, пока ещё я и сам не знаю где. Да это, в конце концов, и не важно... Германия — обширная страна. Где-нибудь, надеюсь, и для меня в ней найдётся уголок. Но прощу вас не забывать, господин Крафт, это пока секрет. Государственный секрет... И я целиком полагаюсь здесь на вашу скромность.
— Да-да, конечно, ваше превосходительство. Я понимаю. Я всё понимаю. И не беспокойтесь, я ни при каких обстоятельствах не обману вашего доверия. Ни одна живая душа ни слова не услышит от меня... И это скоро? Скоро это произойдёт, ваше превосходительство? Могу я вас спросить?