Гейша
Шрифт:
– Не знаю ничего! А-а-а, суки! – выл от боли Бирюков. – Брат… Он знает… Хватит, хватит, я больше не могу. Хватит, ради бога, я ни при чем!
Он уже рыдал в голос.
Свищ внимательно следил за реакцией оставшихся двух пленников.
– Это еще не больно, – доверительно глядя на Осепьяна-брата, сказал он. – Это пока разминка. Вот следующему будет гораздо хуже.
Бирюкова пытали, пока он не потерял сознание. Ничего полезного из его бессвязных стонов и криков Свищ не узнал. Было похоже, что тверской родственник и в самом деле ни при чем.
– В камеру
Гена и еще один бритоголовый парень подхватили Бирюкова под руки и поволокли из подвала.
– Ну что? Может, теперь я услышу что-то интересное? – произнес Свищ.
Оба пленника молчали.
– Бери его, – кивнул Свищ на мальчишку.
Словно выведенный из состояния прострации, сын Осепьяна закричал от ужаса, когда к нему приблизился Мясник.
Мясник схватил мальчишку в охапку и потащил к крюку.
Свищ понимал, что единственным вероятным партнером покойного Осепьяна, знавшим что-нибудь о товаре, мог быть только его брат. Пытая мальчишку, он надеялся таким образом повлиять на дядю.
И действительно, как только загремела цепь и из дальнего конца полуподвала раздался нечеловеческий, надрывный крик, брат Осепьяна зашевелился.
– Постойте, не надо трогать мальчика, – быстро произнес он. – Я уверен, что он ничего не знал о делах отца. Он ведь еще совсем ребенок. Сурен ни за что не втравил бы сына в такие дела. Это, насколько я понимаю, дела для взрослых мужчин. Отпустите мальчика.
– Ты знаешь, где товар?
– Нет, я не знаю, но если вы скажете мне, что это должен быть за товар, какого свойства товар мой брат должен был достать, то я смогу предположить, кто его должен был доставить брату и где брат мог его держать. Такое у меня предложение.
Свищ призадумался.
Брат покойника темнил. Он что-то знал, но тянул время.
– Ты рассуждаешь как деловой человек. Мне это нравится, – неожиданно легко согласился Свищ.
– Может быть, поговорим наедине, раз это касается только нас? – предложил армянин.
– А разве тут есть чужие?
– Армен еще мальчик, зачем ему знать о таких вещах? Я думаю, что дела лучше обсуждать без свидетелей.
Свищ секунду подумал.
– Добро, – кивнул он и махнул рукой на сына Осепьяна. – Этого закройте вместе с первым!
Придя в себя в темном каменном мешке размером метра два на два, Бирюков первым делом принялся ощупывать руки и ноги, проверяя, целы ли кости. Потом попытался приподняться. Все тело болело, словно он в одиночку разгрузил трейлер с кирпичом. Бирюков для начала встал на четвереньки, потом на колени и, держась за стену, смог встать.
«Ничего, я двужильный, – думал он, представляя, как удивился бы Мясник, если бы увидел, что его жертва уже может самостоятельно передвигаться. – Фашист проклятый! – думал о нем Бирюков. – Гестаповец. Устроили тут себе эсэсовский застенок. У главного ихнего рожа бородатая, что у попа, тьфу! Дураков он не любит!.. Вишь, скот, морду отъел и умным себя считает. Из «калашникова» бы вас всех покрошить в мелкий винегрет, посмотрел бы я на тебя тогда, умника… Ничего, от гестаповцев люди убегали, и от вас, шантрапы, смогу уйти…»
Двигаясь в кромешной темноте, держась одной рукой за стену, Бирюков неожиданно наткнулся на чьи-то ноги и даже вздрогнул, испугавшись, что на полу камеры валяется чей-то труп. Перспектива оказаться запертым в тесной камере вместе с трупом его не радовала.
– Кто тут? – тихо спросил Бирюков, боясь ощупать ноги.
Никто не отвечал.
– Эй! Кто живой есть? – снова спросил он.
И снова – тишина.
Бандиты весьма легкомысленно не обыскали карманы своих жертв, так что при себе у Бирюкова остались и зажигалка, и ключи от тверской квартиры со складным ножиком вместо брелка, где кроме самого ножа имелись штопор и открывалка.
Чиркая зажигалкой, Бирюков осветил пол, стены и потолок своей камеры. Сын покойного Осепьяна безвольно сидел на полу, обхватив руками голые колени, и вроде плакал. Это на его ноги наткнулся Бирюков в темноте.
– Чего не отвечаешь, раз спрашивают?
Мальчишка и на этот раз ничего не ответил Бирюкову, только дернулся всем телом.
– Били тебя? – с сочувствием спросил Бирюков, опускаясь на корточки рядом с Осепьяном-младшим. – Кто они такие, ты знаешь? Чего они хотят?
– А ты кто такой? – огрызнулся мальчишка.
– Я Ленин отец.
– Ленин-отец, – передразнил тот.
– А ты сын этого, что в доме ночью застрелили? – шепотом спросил Бирюков. – Скажи, что там ночью на самом деле произошло? А? За что мою Ленку в тюрьме держат?
Мальчишка молчал.
– Сучка твоя Ленка, вот что, – ответил он.
– Ты это, того, помалкивай, – обиделся Бирюков. – Еще от горшка два вершка, чтобы про взрослых болтать. Скажи лучше, что произошло тогда? Кто его убил? Небось эти бандюги?
Мальчишка молчал.
– У твоего папаши с ними дела какие-то были, я понял. А почему тогда на Ленку свалили? Кто на нее все свалил, а?
– Отстань от меня, чего привязался! – взвизгнул мальчишка. – Ты мент, что ли? Не знаю я ничего! Ленка сама убила, меня вообще в ту ночь дома не было!
Бирюков почувствовал, что мальчишка повторяет заученные слова.
«Все знают, гады. Дядька этот его, предатель, морда армянская, все знает небось… Специально на Ленку наговорил, как на меня перед этим бандитом. Небось при нем эти же бандюги покойника и пристрелили, а он все на мою Ленку свалил, чтобы братца своего прикрыть».
Эта мысль раскаленной иглой прожгла Бирюкова от головы до самых пяток. Он лихорадочно заметался по камере. Мысли его путались, но ясно было одно: вот бы выбраться отсюда незаметно да привести сюда ментов, чтобы взяли они сытомордого бородача в оборот и выдавили из него показания. Тогда Лену точно освободят и он сможет вернуться с дочкой в родной город.
«Загородил полкамеры своей задницей», – вслух бормотал он, намеренно всякий раз спотыкаясь о вытянутые ноги мальчишки-Осепьяна.
Щелкая зажигалкой, Бирюков принялся осматривать стены и пол камеры. Пол был бетонный, неровный и пыльный. Стены – кирпич, с одной стороны – тоже бетон.