Гибель адмирала Канариса
Шрифт:
— Вы бы еще вспомнили о начальнике берлинской полиции бароне фон Ягове. [27]
— А кто убедил вас в том, что мы когда-либо забывали о щедротах обер-полицмейстера Берлина? — с явной угрозой в голосе поинтересовался Канарис. — Но разговор сейчас не о нем. Мы помогли вам снять отличный салон, укорениться в Париже, наладить связи с высшим светом, с бомондом Франции. Вы же все это попытались перечеркнуть одним взмахом своей избалованной ручки.
— Изощренной — так будет точнее.
27
Любовная
— Поэтому я и требую, чтобы вы вернулись к себе в салон на бульваре Сен-Мишель.
— Там действительно все выглядело слишком успешным, — признала Маргарет. — Подозрительно, я бы даже сказала непозволительно успешным. Именно поэтому мне осточертела эта столица лягушатников.
— Эмоции меня не интересуют. Вы оставили свой салон без моего разрешения.
— В Испании болтливых генералов и дипломатов будет не меньше, — забросила ногу на ногу Маргарет и принялась ритмично покачивать ею, словно факир своей укротительской дудкой.
— Вы правы, их и здесь будет предостаточно, да только болтовня их Германию не интересует. Я даю вам неделю для того, чтобы ублажить своим присутствием местную публику, после чего вы опять вернетесь в Париж.
, — Это слишком маленький срок, — капризно произнесла Маргарет, поудобнее усаживаясь в постели. — Мадридцы и прочие испашки вам этого не простят.
— Не позже чем через неделю вы вновь объявитесь в Париже, — голос Канариса становился все более угрожающим, — объясняя свое отсутствие снисходительностью по отношению к мадридскому импресарио и условиями контракта.
С минуту Мата задумчиво молчала, затем, глубоко и безнадежно вздохнув, произнесла:
— Это уже невозможно, мой капитан-лейтенант.
— В принципе не приемлю подобных ответов.
— Чего вы добиваетесь, Канарис? Вы ведь прекрасно понимаете, что просто так во въезде в Англию мне бы не отказали. За мной началась слежка. Из Парижа, из Франции я вырвалась только чудом. И теперь, когда я, наконец, вновь оказалась в этой богоизбранной стране матадоров и прочих бычатников, предательски пытаетесь загнать меня в Париж, прямо на расставленные флажки загонщиков! Жестоко и опрометчиво.
— Мне известно, что за вами была организована слежка. Но, как видите, меня она не встревожила.
— Даже так, вам все было известно?! Позвольте не поверить. Но если это действительно так, тогда чего вы от меня требуете?
— За вами следили не французы, а представители другой разведки, у французов вы все еще вне подозрения.
— У меня более достоверные сведения. Причем полученные от очень надежного человека. Французы уже заподозрили во мне агента германской разведки.
— Как заподозрили бы любого другого агента, который потребовал бы от них миллион франков за свою вербовку, — резко объяснил ей Канарис. — Уже за то, что вы скрыли эту свою «парижскую шалость», вас следовало казнить. Впрочем, казнить, как вы понимаете, никогда не поздно.
— Тогда чего вы тянете, мой Маленький Грек? — Мата томно улеглась на подставленную под бедра подушку. — Приступайте прямо сейчас, — и медленно, похотливо раздвинула стройные, но, как сейчас показалось капитан-лейтенанту, слишком худые ноги. В портовых тавернах такие ноги обычно не котировались.
— Вы не расслышали, Маргарет, я сказал: «Никогда не поздно». Поэтому ровно через неделю вы сядете на судно и отправитесь в Марсель, а оттуда — в Париж. Сейчас вы нужны нам в этом городе, а не в благословенной Богом стране матадоров.
Маргарет поднялась, нервно прошлась по номеру, послала к черту официанта, сунувшегося к ней с вопросом: «Не занести ли сеньоре обед в номер?» — и, схватив графинчик с вином, отчаянно приложилась к нему. При повторной попытке Канарис вырвал посудину из ее рук, но при этом заметил, что какие-либо признаки опьянения с лица женщины неожиданно исчезли. Зато теперь она была явно встревожена.
— Не посылайте меня туда, в этот ваш чертов Париж, господин Канарис, — тихим, упавшим голосом попросила она. — Меня сразу же схватят. Допросы, пытки, казнь… Я этого не выдержу. Не выдержу, не выдержу! — нервно, раздраженно, с нотками отчаяния в голосе, твердила Маргарет, мечась по номеру от стены к стене, словно загнанная в клетку волчица.
— Вы прекрасно знали, на какой риск идете, когда давали согласие сотрудничать с двумя разведками сразу, — холодно процедил Канарис.
— Никакого толка от моей работы в Париже уже не будет. Но если меня разоблачат, мне придется предстать перед французским правосудием в образе германской шпионки. Неужели вы не понимаете, как ужасно это будет выглядеть и для меня, и для вас?
— Тем не менее вы вернетесь туда и продолжите выполнение задания.
— Но зачем, зачем вам это нужно?! Пошлите кого-либо другого, любого из своих агентов! А меня перебросьте в Швейцарию, Норвегию, в Индию или Латинскую Америку. Куда угодно, в любой конец света. А еще лучше — просто оставьте в покое.
— Ни в одном из названных вами регионов никакого интереса для нас представлять вы уже не будете, — цинично гнал ее на охотничью засаду Вильгельм.
Отчаянно покачав головой, Маргарет вновь заметалась по комнате. Она понимала, что немец предал ее, однако понятия не имела, зачем ему это понадобилось и почему он так упорствует в своем стремлении погубить ту, которая подарила ему столько прекрасных мгновений любви.
— Я не могу больше, Канарис! — уже откровенно взмолилась «колониалка». — У меня сдают нервы.
— У меня они тоже сдают, — почти прорычал германец.
— Отпустите меня с миром. Все, что могла сделать для вас, я, видит Бог, сделала, а теперь отпустите меня. Выведите из этой сатанинской игры!
Канарис прошелся по ней холодным, оценивающим взглядом. «Стареющая сорокалетняя матрона!» — последовал его приговор. Ни сочувствия, ни снисхождения эта женщина уже не вызывала. Германец помнил, какие безумные цены за свои услуги заламывала она при вербовке в разведку Германии и как своей алчностью повергала в шок французских вербовщиков.