Гибель Айдахара
Шрифт:
Подойдя к Дону, золотоордынское войско остановилось. Отсюда Мамай отправил своего посла к князю Дмитрию Ивановичу. Он знал, что о его приближении на Москве уже известно, и, кто знает, быть может, та грозная сила, которую он привел, напугает русских князей и они согласятся вновь покориться. Поэтому Мамай велел требовать, чтобы русские отказались от битвы и дали обет платить Орде дань в прежнем размере.
Князья ответили твердым отказом. Однако в скором времени дорогой ордынского посла заторопился в ставку Мамая верный человек Дмитрия Ивановича – Захарий Тютчев. Вез он для хана богатые дары, «злата и серебра много». Хитер был посол князя. По дороге удалось ему проведать о том, что поступившие
«Кони ржут на Москве, звенит слава по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпухове, стоят стяги у Дона Великого на берегу, звонят колокола вечевые в Великом Новгороде… Съехались все князья русские к Дмитрию Ивановичу…»
Все, кто собирался в эти дни под стяги московского князя, недобрым словом поминали и рязанцев, и их князя Олега. Вся Русь забыла на время о своих обидах, копя силу, чтобы одолеть наконец ненавистную Орду. И великим позором виделась и боярину, и рядовому ратнику Олегова измена, его тайное решение соединиться с Мамаем. Негоже было так поступать. Не худородным князьком был Олег. Знатностью рода мог потягаться он с московскими князьями, потому что родоначальником рязанских князей был Ярослав Святославович, внук Ярослава Мудрого.
Конечно, всякому своя рубаха ближе к телу. Но ведь хорошо знали на Руси, чем заканчивались такие рассуждения. Косоглазая, жадная Орда раздевала княжества поодиночке. И уже не о рубахе приходилось тогда думать, а о том, чтобы хоть как-то сохранить животы свои и своих близких.
Так неужели гордый и строптивый Олег Иванович решил, что он умнее других и сможет обмануть Мамая и, предав людей русских, тем самым отведет беду от своего княжества? А может быть, заиграли дрожжи старой обиды? Ведь когда в 1237 году двинул свои силы на Русь Батый, он прежде всего обрушился на приграничное Рязанское княжество и ни один из русских князей не откликнулся, не поспешил на помощь. Сама Рязань встала грудью на жестокого врага, и тысячи ратников сложили в неравной битве свои головы. Долгие годы потом вздымал ветел к небу пепел и золу с обезлюдевшей, залитой кровью рязанской земли.
Крепок русский человек памятью. На Рязани хорошо помнили те черные дни, помнили мученическую смерть своего князя Юрия Игоревича. И та память заставляла все время коситься на северные русские княжества и стараться решать свои дела обособленно, надеяться только на себя, на свою хитрость да на чудо.
Когда еще ордынская рука дотянется до других, а у рязанцев проклятая степь была под боком, и не только сам хан мог прийти, но и даже всякий темник позволял себе творить что ему вздумается. С такими княжеская дружина могла справиться легко, да всегда жила опаска, что подумает и что станет делать ордынский хан, если посечь его воинство. Ничего не скажешь, тяжка доля Рязанского княжества.
Обо всем этом судили и рядили в эти дни и простые ратники и князья, и бояре, собравшиеся со своими дружинами под руку великого московского князя. Только Дмитрий Иванович хранил молчание, не порицая и не оправдывая князя рязанского, словно насовсем отринул его из своего сердца.
Дивно и непонятно все это было. Ведь кому-кому, а Рязани первой надо было бы стать под руку Москвы, чтобы навсегда избавить себя от ордынского произвола. Вся Русь ненавидела Орду, а у рязанских людей та ненависть должна была быть во сто крат большею.
Конечно, были у Рязани и свои тяжбы с Москвою. Много лет делили и не могли поделить Лопасню. Но дела эти были внутренними и не вели к разорению обоих княжеств.
И сам Олег Иванович люто ненавидел Орду и как ни хитрил, как ни изворачивался, а, бывало кончалось его терпение, и своим мечом рубил он им же сплетенную паутину. Так было, когда в 1365 году ордынский князец Тогай стремительным набегом захватил и пожег Рязань. Олег Иванович позвал тогда на помощь дружины пронские и козельские. Догнал Тогая у Шишевского леса и жестоко порубил его воинство.
Как ни смотри, что ни думай, а сама Рязань, в одиночку, никогда бы не справилась с Ордой, не отучила бы от набегов в ее земли, от грабежей и насилия. Большой силой становились княжества только тогда, когда объединяли свои дружины. И это видел всякий, кто хотел видеть. Разве бы испугался, разве бы запросил мира литовский князь Ольгерд, когда вместе с ордынскими туменами в 1370 году он решил идти на Русь, да увидел перед собой в едином строю полки московские и рязанские?
Но полного единения никогда не было между князьями. И Дмитрий, и Олег были молоды. За спиной у каждого стояли свои советчики – бояре, и никто не хотел признать старшинство одного княжества над другим. Споры из-за Лопасни и Коломны то затихали, то снова разгорались.
В эти дни, рассуждая об измене Олега, вспоминал кое-кто в Кремле, что было время, когда рязанцы, свирепые и гордые люди, до того вознеслись умом, что в безумии своем начали говорить друг другу: «Не берите с собою доспехи и оружие, а возьмите только ремни и веревки, чем было бы вязать робких и слабых москвичей».
И вспоминали еще про то, чем все это кончилось, когда сошлись московская и рязанская дружины на поле брани при Скорпищеве: «Тщетно махали рязанцы веревочными и ременными петлями, они падали как снопы и были убиваемы, как свиньи. И так Господь помог Великому князю Дмитрию Ивановичу, и его воинам: одолели рязанцев, а князь их, Олег Иванович, едва уехал с малою дружиною».
Но вспоминали люди не только плохое, но и доброе. Вспоминали, как в одном строю бились и москвичи, и рязанцы на реке Пьяне против мурзы Арапши и чашу горькую испили там вместе, как потом посекли степняков темника Бегича на реке Воже и погнали его прочь с Русской земли.
Те же, кто был горазд умом и подалее смотрел, не сорили словами, а больше слушали да приглядывались к тому, как поступит, что велит сделать Дмитрий Иванович. Шептались кое-где, что схитрил князь рязанский. И вовсе не Мамаеву сторону он держит, а не пошел с дружиною в Москву, чтобы не оставить беззащитной рязанскую землю. Будет Олег разводить турусы да убаюкивать лисий ханский ум словами сладкими до той поры, пока подойдет со своим войском Дмитрий Иванович к месту битвы, и тогда рязанцы придут и вместе со всеми встанут под его державную руку, под боевые стяги.
Хранил упорное молчание великий князь московский Дмитрий Иванович. И даже не подумал что-нибудь сделать, чтобы помешать Олегу рязанскому сноситься с Ордою. А ведь мог помешать.
Кто может знать, кто может сказать, о чем думают князья? Все смешалось, все перепуталось на Русской земле…
В ясный тихий день вывел свои полки из Кремля московский князь. Через Никольские, Фроловские и Константино-Еленинские ворота могучей рекой вылились они на запруженные народом московские улицы. По обычаю, жены прощались с мужьями «конечным целованием», потому что не каждому суждено было вернуться после страшной сечи, а что будет она такой, в войске князя знали. Не на малую брань шли – все, что у Орды было, двинула она на землю Русскую, всю силушку свою великую, и потому встали против нее впервые так заедино многие русские люди. Каждому было ведомо: не будет победы, не будет и жизни.