Гибель дракона
Шрифт:
— Да кто это? — уже тревожно повторил старик.
— Я... Михаил.
— Что? Кто? — Федор Григорьевич шарил за дверью руками и никак не мог найти задвижку. Дверь, наконец, с грохотом открылась, и старик обнял Михаила. Увидев лыжи, заторопился: — Иди скорей. Со снастью. Там приберем... Погоди... веничком обмету.
Блаженное тепло жилого дома разморило Михаила, как только он переступил порог. Вот теперь усталость дала себя знать. Ноги подкосились, и Михаил поспешно присел на скамейку. Закружилась голова, в животе закололо от голода: пахло хлебом. Дверь светелки была забита. Значит, Лизы нет!
— Дядя Ли!
Пока гость ел, старики убрали в подполье его лыжи и замели крыльцо. Они не расспрашивали Михаила. Сдвинув брови, Федор Григорьевич оторвал планку от косяков двери в светелку. Там осталось все так, как было при Лизе. Федор Григорьевич занавесил окно, убрал постель и вытер пыль.
— Тут тебе придется жить, Миша. А дверь я опять забью. Ты запрись изнутри. Там ход в подвал есть. Завтра покажу.
Михаил уснул, едва голова коснулась подушки. Старики некоторое время стояли в дверях, глядя на него, спящего, а потом, встретившись глазами, вздохнули. Через несколько минут в домике опять стало темно и тихо.
Утром Федор Григорьевич еле поднялся. Тело разламывала усталость, хотелось спать, он судорожно зевал. Голова горела. Ли Чан встревожился. Совсем некстати заболел друг! Доктора позвать — платить надо, а денег у них мало, чуть-чуть хватит на хлеб. И то дня на три, не больше. И Мишка тут. Ему день-два отдохнуть нужно. Есть нужно. Обратно — далекая дорога. Нет, совсем некстати заболел друг!
К обеду проснулся Михаил. Федор Григорьевич не смог подняться с лавки. Ли Чан, подав Михаилу поесть, сел рядом с Федором Григорьевичем. Тряпка, намоченная в холодной воде, на лбу больного быстро высыхала, ее приходилось часто менять. Ли Чан сокрушенно вздыхал и покачивал головой.
К вечеру Ли Чан отправился в город. Нужно было позвать людей: Мишка велел.
А Михаил, вцепившись в волосы, ничком лежал на коротенькой деревянной кровати Лизы. Ему казалось, что он сходит с ума: так стремительно и неожиданно было возвращение в прошлое. Та же комната. И мнится: вот откроется дверь, и войдет Лиза... Как пережить такое?!
В бездумном оцепенении проходили часы. Но вот послышались приглушенные стоны за дверью. Значит, Ли Чан еще не вернулся, старик лежит там один. Михаил встал. Кто его может увидеть, если он сейчас пройдет в ту комнату? Только посмотреть и, может быть, хоть немного помочь.
...Кучер осадил лошадь, санки остановились у калитки. Фрол Куприянович откинул тяжелую медвежью полость и сошел на тропинку. Кивнул кучеру, и тот быстро отъехал за угол. Зотов не хотел, чтобы его возок видели у ворот ковровского дома. Дверь в избушку оказалась незапертой, Зотов вошел без стука. В синих сгустившихся сумерках избушка показалась пустой и заброшенной. Приглядевшись хорошенько, Зотов увидел человека, лежавшего на лавке. Не снимая лисьей шубы, нахолодавшей на морозе, подошел.
— Спишь, земляк? — спросил он, наклонившись. — Рановато прилег... рановато.
Михаил в другой комнате услышал голос отца... Так, бывало, будил отец и его, маленького, возвращаясь поздно вечером с пакетом сладостей.
— Ждал, ждал тебя да и прилег, — ответил Федор Григорьевич с закрытыми глазами. — Зачем пожаловал, господин хороший?
Зотов пододвинул ногой табуретку, сел. Табуретка скрипнула.
— Я по дружбе к тебе. Как мы есть земляки, и русские оба. Чего же ты? — вкрадчиво-ласково говорил Зотов. — Ты чего на меня серчаешь-то? Али я в чем провинился перед тобой? Что Мишке жениться-то не велел? Эка важность, — деланно рассмеялся. — Сам знаешь, старик я. Все хотелось богатую в дом взять, — помолчал. Злоба душила его, а нужно притворяться, чтобы отыскать Мишку, вырвать из петли, куда затолкал мальчишку Ковров. — Сегодня не велел, а завтра сам бы сватом приехал.
— Это ты к чему же клонишь-то? — скрипел Федор Григорьевич. — Лизавету теперь не вернешь. Или... можно?
— Откуда мне знать? — заспешил Зотов. — Кабы похлопотать, сунуть кое-кому деньжонок. Ну тогда, может, чего и вышло бы. Да как хлопотать, — горячо продолжал он, — коли ты на меня волком смотришь. Я с открытой душой, а ты... — он шумно высморкался и вытер усы платком. — Тут надо совместно.
Федор Григорьевич вздохнул:
— Бедному кругом враги. Какой и друг — все чудится, будто камень у него за пазухой. А ты говоришь — с открытой душой. Поди-ка, разбери вас.
Они надолго умолкли. Зотов нервно тер лысину. Ему было очень жарко в шубе, но раздеться он не решался.
— Ты что, али захворал?
— Нет, — коротко ответил Федор Григорьевич и отвернулся.
— И упрям же ты, Федька! — с досадой воскликнул Зотов и встал. — Тебе помочь хочу. Как соотечественнику, как ты есть в нужде...
— Не нужно, — Федор Григорьевич приподнялся на локте, — не нужна мне твоя помощь! Слышишь? — он хотел крикнуть, но голоса не было. — Чего ты меня мучаешь? Чего тебе нужно? Спроси сразу — скажу. Не томи.
— Да горем я хочу поделиться, — заговорил Зотов и умоляюще прижал руки к груди. — У меня горе: сын пропал. У тебя свое — дочь. Куда же мне, старику?
Федор Григорьевич молчал. Михаилу хотелось крикнуть: «Не верь!» Вот так же отец разговаривал с мастерами, когда хотел выведать о воровстве, а потом выгонял их на улицу. Даже бил. «Не верь!» Он бы крикнул, если бы не знал, что его ждет — и не только его, — попадись он в руки японцам.
— Вот что, господин хороший, — насмешливо заговорил Федор Григорьевич, — иди-ка делиться своим горем с японцами. Больно жалостлив стал — не по шкуре. Когда дружок-то твой, господин Семенов-атаман, порол меня в камере, чего ты не пришел? Иль по своему доносу не выручают?.. Уйди!
— Доведешь ты меня до греха, старый идиот! — обозлился Зотов. — Хотел с тобой добром, а ты кусаешься? Сгною! Потаскушку твою сгноил, и тебя сгною!
Федор Григорьевич сел.
— Ты... ты... — задыхаясь, он дернул воротник рубашки, посыпались пуговицы. — Я знал, что ты... ты Лизу сгубил, сукин ты сын! — шатаясь, Федор Григорьевич поднялся. — Уйди, черная душа! Проклятый твой род!
Зотов поднял кулаки и шагнул к Коврову.
— Не моги-ка, дядя! — сердито крикнул Ли Чан. Он давно слушал разговор, стоя под дверью. — Ходи домой, ходи! Ночь на дворе. Худой ты человек, худая у тебя душа. Волка встретишь — вот твой брат, — он смело пошел на Зотова. — Ходи!