Гибель титанов. Часть 2
Шрифт:
— А если я тот великий грех сотворю, и он во зло пойдет? — несмело произнес Миха.
— А как в той книге написано, которую ты почитаешь? — спросил старый боярин. — «Познается дерево по плодам его». Тебе там пожить придется, вблизи власти, и осмотреться как следует. У тебя, парень, сомнения остаются, я это вижу. Только когда наш государь Константинополь в осаду возьмет, подумай, почему он позволит судам с зерном в город проходить и акведук не перебьет. Ты что, думаешь, мы не знаем, где он проходит? Да в нем полных триста миль! Его перекопать — просто раз плюнуть. Сколько град Константинов без воды проживет, а?
— Как это надо сделать? — спросил он несмело.
— Так, чтобы никто и подумать не мог на нашего государя! — ответил Горан. — И если ты сделаешь это, то взлетишь на самый верх. Цена
— Я согласен! — решительно ответил Миха.
Раз за разом Миха вспоминал тот разговор, он давно уже убедился в правоте старого боярина. Полумиллионный город жил хоть и впроголодь, но все же жил. Сюда не пускали корабли с товарами, и вывозить не позволяли ничего, но зерно из Египта приходило, и просили за него честную цену. Вот такая вот осада. Никогда ничего подобного не было, и люди на перекрестках поминали василевса Само добрым словом. Ведь он не гневался на народ Константинополя, а всего лишь требовал справедливости. Все уже знали: открой ворота, впусти законного владыку и выдай тех, кто поднял руку на священную особу Ираклия-младшего и его братьев, и тогда наступит полнейшая благодать. При этом императрицу Мартину говоруны в харчевнях и на форумах не вспоминали вовсе, как будто и не было ее никогда. И чем дальше, тем все больше люди винили в своих несчастьях не осаждающих, а собственную власть. Ведь почтенный димарх «зеленых» Симеон и патриарх Павел добились приема у василевса Само, и зерно бедноте стали отпускать и вовсе бесплатно. Горожане лезли на стены и дивились, как в Софийской гавани выдавали по модию (1) в руки, а жуткие огненосные дромоны цезаря Святослава стояли рядом, покачиваясь на ленивой волне. Со стен порта не стреляли, потому что тогда в ответ полетят огненные шары, и люди выстраивались в длиннейшую очередь, терпеливо ожидая, когда настанет их черед.
Ромеи на набережной начинали перебрасываться словами с матросами и узнавали внезапно, что те парни тоже ромеи, только из Александрии, Бейрута, Сидона, Триполи или Кесарии Палестинской. Или Салоны, Тергестума, Полы, Равенны и Газы. Матросы крутили пальцем у виска и над ромеями Константинопольскими смеялись в голос, не понимая, почему эти люди страдают за тех, кто самого василевса убил.
Вот так город раскачивался изнутри, а власти, которые не догадались пресечь раздачу зерна, теперь кусали локти. Сделай это сейчас, и восстание Ника покажется им детской шалостью. Большой дворец возьмет штурмом озверевший охлос, а потом откроет ворота императору Запада. Патрикии, сенаторы и евнухи поняли замысел проклятого варвара, когда все уже зашло слишком далеко. Василевс Само хотел получить город в целости и сохранности. А это значит, что он хочет получить его для самого себя.
А где же тут мы? — спросили друг у друга нобили, когда осознали эту несложную истину. И ответ на этот вопрос им категорически не нравился. Они не успели вовремя предать, а потому большая часть из них горой встала за императора Константа, а часть меньшая начала искать выходы и контакты за стеной. На улицах полилась кровь. Тех, кто хвалил императора Само, хватали, секли кнутом и резали языки. А Миха, который слышал разговоры в купальнях и комнатах отдыха, с каждым днем все больше убеждался в правоте старого боярина. Это оказалось совсем несложно. Разве он человек для патрикиев? Да он же просто мебель! Зачем его стесняться? Миха больше не сомневался: то, что он сделает — абсолютное добро.
В тот день все складывалось как нельзя лучше. Миха жалел, что здесь нет закадычного товарища Косты, но того уже знали во дворце. Слишком многие видели его разговаривающим с государыней Мартиной в кафизме, императорской ложе. Он же сам неприметен, а унижаться и плутовать научился на улице. С Костой они встречались в церкви, и там оттачивали план до мельчайших деталей. Но, как бы ни был хорош план, всего не предусмотришь. Отсюда непросто будет уйти, очень непросто… И народу много, и схоларии везде. Хоть и дерьмо, а не вояки, но кое-что они все же умели. И безоружному против них не продержаться.
Император Констант приходил в купальню каждый день, перед обедом, и проводил в ней не меньше двух часов. Сначала шли силенциарии, водворявшие тишину, а потом помещения и вовсе очищались от посторонних. Здесь оставались лишь безмолвные веститоры, которые оботрут царственное тело и наденут на него чистые одежды. А еще здесь будет ждать личный массажист государя. Искуснейший мастер, которого ослепили в юности, имел невероятно чуткие пальцы. То, чего его лишили люди, заменили другие органы чувств. Он чувствовал каждую напряженную мышцу и каждую жилочку в теле, и разминал их до состояния полнейшего блаженства. Оставались здесь же и служители бань, которые приносили масла и притирания, регулировали температуру в бассейнах и подтаскивали воду в деревянных ведрах, когда с тела скребком убирали пот и отмершую кожу.
Ведро! Только оно! Сюда не пронести оружия. А если и пронести, то спрятать его негде. Служители ходят в одних лишь легких хитонах. Миха схватил ведро за ручку, и когда император подплыл к краю бассейна, подбежал и ударил его по голове.
— Аллаху Акбар! Сдохни, неверный! — закричал он, а евнухи, которые готовили простыни для выходящего из купальни повелителя мира, на секунду застыли столбом.
— Проклятье! — выругался Миха.
Драгоценное время утекает, а молодой и крепкий Констант лишь водил ошалевшими глазами по сторонам. Он был оглушен, и из рассеченной головы текла кровь. Евнухи завизжали и бросились на Миху. Впрочем, нет. Один из них побежал звать на помощь, оглашая термы дикими воплями.
— Да чтоб тебя! — расстроился Миха и прыгнул в воду.
Он потащил Константа на дно, сжимая его горло, и отпустил только тогда, когда тот перестал пускать пузыри. И даже евнухи, которые прыгнули за ним, помешать ему не смогли. Теперь ходу! Грязно вышло! Но кто же знал, что у него такая башка крепкая! (2)
Миха выскочил из бассейна и двумя ударами сбил с ног визжащих слуг, которые заступили ему дорогу. Он побежал, оглашая бани истошными воплями.
— Убили! Государя убили!
Но это не помогло. Евнух, который убежал за подмогой, вернулся с десятком схолариев и прямо сейчас показывал на него пальцем. Заветная дверь, которая вела в лабиринты дворцового подвала, располагалась прямо за спинами воинов. Миха должен был нырнуть именно туда, но ему не хватило совсем немного…
Вот черт! Не быть мне боярином, — подумал Миха, чувствуя, как острия копий входят между ребер. Мир вокруг него стал серым, а потом потух.
— Убили! — кричали люди на улицах. — Исмаильтяне проклятые государя нашего убили! На ипподром все!
Сначала на ристалище повалили «зеленые», а за ними, видя, что происходит, и «синие». И знать, и население пребывали в полнейшей растерянности. Единственным носителем высшей власти оставалась императрица Григория. Но она же женщина, а не государь-воин. Провозгласить василевсом малолетнего Феодосия, последнего потомка дома Ираклия? Но ведь он совсем мальчишка, а город в осаде. Римский император стоит у его стен. И тогда «зеленые» заявили прямо, что никаких выборов не будет. Они потребовали открыть ворота, угрожая бунтом. Ремесленники и купцы нищали, не имея сбыта. Им не интересны разборки знати. Они хотят спокойствия и хлеба для своих семей. А кто дает этот хлеб? Вот то-то! И вся эта свара привела к тому, что еще до заката в стан императора Само пошел патриарх Павел, который взял на себя ведение переговоров. Он, регент при особе императора, был не в силах сдержать разбушевавшуюся чернь. И он, как служитель божий, хотел мира…
— Так что отец, мы победили? — спросил Берислав, когда старец-патриарх ушел, оговорив сдачу города множеством условий.
— Наверное, да, — ответил Самослав. — Мы получили то, что хотели.
— Ты пообещал патриарху пощадить сенаторов и евнухов, — вопросительно посмотрел на него княжич. — И что мы будем делать с этим?
— Ничего такого я не обещал, — засмеялся Самослав. — Я сказал, что мой суд будет справедлив и милостив. А это совсем не означает пощаду. Жизнь тоже может быть крайне неприятной. И короткой…